— В данный момент нет, — приветливо сказала она. — Пока я с вами говорю. Но часто бывает, что я страдаю от одиночества. А вы?
— Нет.
Ответ его прозвучал не совсем искренне, и Кену стало стыдно за то, что он сказал неправду. Было ли это ложью? Он никогда не считал себя одиноким. Просто в силу обстоятельств часто оставался один. Его душевная уравновешенность основывалась на деловых и прочих контактах с различными людьми. Иногда у него возникала необходимость побыть одному, чтобы расслабиться, что-то обдумать, спланировать. Но сейчас он вдруг почувствовал, что затянувшееся одиночество последних месяцев давало о себе знать. Он ведь знал, что настоящих друзей у него не так много.
Кен откашлялся.
— Вы сказали, что часто чувствуете себя одинокой. Почему?
— Не знаю.
Кен представил себе, как нахмурилось ее приветливое лицо, как сошлись брови на тонкой переносице.
— Видимо, потому, что я часто бываю одна, а мне это очень не нравится. Бывает, что поздно ночью, при задернутых шторах, я завидую тем, у кого есть близкие люди, к которым можно прижаться, поговорить, обсудить то, что произошло накануне, или просто потолковать о новостях. А вот когда такого человека нет рядом, я чувствую себя очень одинокой.
Кен проглотил твердый комок в горле.
— Да.
У него получился какой-то хриплый шепот. Он сам не знал, как у него вырвалось это «да».
Когда Ингрид говорила о своем одиночестве, Кену вдруг страстно захотелось обнять ее, чтобы у нее никогда больше не возникало подобных ощущений. Прижаться и услышать, как она шепчет что-то ему на ухо, ощутить на своей щеке ее мягкие светлые волосы, вдохнуть сладостный запах женской кожи…
— Ну, а вы? — спросила она, и Кен почувствовал, что у него сделалось горячо где-то под ложечкой, будто он хлебнул глоток подогретого бренди.
— Мне было немного… одиноко, перед тем как вы позвонили, — произнес Кен и вдруг застонал. Черт побери! Почему он просто не закончил разговор? Неужели он утратил свою эмоциональную уравновешенность вместе с другими важными качествами? — Но в общем… лучше бы я этого не говорил, — выдавил он, еще более усугубляя положение. Он пытался сдержаться, но продолжал против воли: — Теперь-то вы точно будете думать обо мне, как еще об одном несчастном затворнике.
— Я не считаю вас ни бедным, ни несчастным, — сказала Ингрид. Тон ее снова стал сухим и даже язвительным. — Да и как бы я могла так подумать? У вас есть сестра, которая о вас заботится и даже попросила меня позвонить вам. Существует также мать, которая хотела прилететь к вам на день рождения за несколько тысяч миль. По-моему, вы получаете внимания даже больше, чем сами того желаете. Разве вы можете чувствовать себя несчастным?
— Нет. Конечно же нет.
Он чувствовал себя несчастным, но Ингрид была права. Он не имел достаточных оснований чувствовать себя так. Многие находились в значительно более сложном положении. Он вспомнил о людях, погибших при обвале строительных лесов. После них остались вдовы и семеро детей-сирот. А он уцелел.
Вся сложность состояла в том, что он не знал, как ему жить после того несчастного случая.
— Какие чувства вас обуревают, Кен?
Вопрос прозвучал так ненавязчиво, в нем слышалась такая забота, что Кен поверил: ей действительно хотелось знать это. Ему стало еще больше жаль себя. Он вдруг почувствовал, что не может произнести ни слова. Глаза у него щипало. Что же все-таки с ним? Кен изо всех сил старался подавить жалость к самому себе. Одно время ему казалось, что он уже справился с этим чувством. А на поверку вышло, что это совсем не так. Он делано рассмеялся.
— Я чувствую… смущение.
— Смущение? — переспросила Ингрид и снова посмотрела на фотографию Кена. — Но почему?
Чего ему смущаться, подумала Ингрид, окидывая взглядом широкие плечи и мускулы, которые явственно обозначались под облегающей спортивной рубашкой. В ее вырезе виднелся кусочек волосатой груди.
— Почему? — резко повторил он. Ингрид насторожилась. — Я не имею привычки показывать свои сокровенные чувства перед людьми, которых не знаю, — произнес он жестко. — Возможно, все дело в вашем голосе. Мне кажется, он меня гипнотизирует.
Получалось, что Ингрид пытается очаровать его, а он, как бы сопротивляется.
— Я вовсе к этому не стремилась. — Это и в самом деле так, и она тут, ни при чем. Многие ее собеседники вдруг ни с того ни с сего начинали пускаться в откровенность. То, как звучал ее голос по телефону, было одним из ее немногих — к величайшему сожалению — преимуществ, и ей об этом часто говорила мать. Он всегда звучал мило и приветливо. Всегда. — Ладно, — продолжала Ингрид, — извините, что я вынудила вас сказать то, чего вам не хотелось говорить. И если это произошло, то, поверьте, безо всякого умысла с моей стороны.
— Значит, без умысла? — подозрительно переспросил Кен. — А может быть, вы и в самом деле психиатр?
— Я уже сказала вам, что нет.
— В таком случае, кто же вы?
— Зависит от дня недели. Один день я обслуживаю страждущих в монастыре Сент-Джастин. Но в настоящее время работаю в бюро «Живые голоса». Всем известно понятие «друг по переписке». Так вот, я — «друг по телефону». Я звоню и спрашиваю, хочет ли человек постоянно беседовать со мной минут десять-пятнадцать. Это могут делать и другие мои коллеги. Если человек не хочет, ладно… Я не в обиде. Есть много людей, которые ждут наших звонков.
— Минут десять-пятнадцать? — с иронией в голосе произнес Кен. — Этого вряд ли будет достаточно архитектору, вроде меня, который вдруг потерял зрение, и теперь не знает, что ему делать.
Ингрид не хотелось принимать близко к сердцу его несчастье. Ей просто хотелось избавить его от чувства одиночества. Она полагала, что будет достаточно коротких телефонных разговоров с ним, аналогичных тем, которые она периодически ведет с престарелыми гражданами. Она снова посмотрела на его фотокарточку и покачала головой. Кого она пытается обмануть?
— Вас почему-то совсем не слышно, — заметил Кен. — Разве вы не знали, что я ничего не вижу?
— Знала.
— И какие чувства у вас это вызывает?
— Ну, а теперь кто выступает в роли психиатра? — парировала она.
Это была уловка: она не знала, что ответить. Господи, чего же хотела от нее Джанет? Что она могла дать Кену и, что он готов был от нее принять… Она успешно работала в клинике в качестве психолога, помогая детям справиться с их проблемами. Она сумела возродить интерес к жизни у многих пожилых одиноких людей. Однако Кен Рэнсом не был ни ребенком, ни престарелым затворником. Он был энергичным человеком в расцвете сил, и именно это делало ее задачу трудно разрешимой.
— Отвечайте на вопрос! — с вызовом сказал Кен. — Что вы почувствовали, узнав, что я слепой?
— Прежде всего, я вам по-человечески сочувствую, — ответила она. — Я уверена, что не так-то легко привыкнуть к слепоте, даже если это временное явление. Если излечение невозможно, приспособиться к такой жизни еще сложнее. Я вам не завидую.
