Продавец за прилавком выжидающе молчал. Камуи улыбнулся и поклонился второй раз.
— Извините, — сказал он, заставив мужчин вздрогнуть от неожиданности. — Я сдаюсь.
Он поднял руки вверх.
Продавец произнес несколько сердитых слов, которые Камуи не понял. Толстяк вновь повернулся к долговязому человеку, и они продолжили беседу, время от времени посматривая на странного посетителя. Затем краснолицый указал рукой на дверь. Камуи обернулся, но позади него была только безлюдная улица, освещенная восходящим солнцем.
— Я сдаюсь, — повторил он еще раз.
Он закопал пистолет под деревом на окраине леса, в котором вдруг оказался несколько часов назад вместе с другими солдатами. На рассвете он снял военный китель и фуражку, спрятал их в кустах и направился к небольшой заправочной станции — в одних лишь брюках, нижней рубашке и начищенных до блеска сапогах. Ему не хотелось умирать от пуль американцев.
— Ямамото десу, — произнес он. — Я сдаюсь.
Продавец заговорил гораздо громче. Второй мужчина присоединился к нему, и они оба начали кричать, махая руками в направлении двери.
— Я сдаюсь, — повторил Камуи, испугавшись их криков.
Долговязый человек схватил с прилавка банку с содовой водой и бросил ее в него. Она пролетела мимо. Мужчина снова закричал и, указав рукой на дверь, принялся искать что-нибудь пригодное для нового броска.
— Спасибо, — произнес Камуи, хотя он хотел сказать им нечто совершенное противоположное.
Его запас английских слов был ограничен только несколькими фразами. Он попятился к двери. Мужчина с красным лицом пошарил рукой под прилавком и нашел банку консервов. Прорычав какое-то ругательство, он швырнул ее в незнакомца. Та попала чуть выше левого виска Камуи. Он отшатнулся назад, налетев спиной на дверь. Медный колокольчик отозвался насмешливым звоном.
Пока краснолицый бросал консервные банки, а долговязый искал предметы, которые он мог бы швырнуть в беззащитного странника, Камуи, спотыкаясь, вышел из магазина и покинул заправочную станцию. Он поднял руки вверх, показывая, что у него не было оружия. Он не собирался делать ничего плохого и хотел лишь сдаться властям. Шум пульсировавшей крови заглушал все остальные звуки.
Солнце взошло, озаряя мирный город мягким оранжевым светом. С поднятыми вверх руками и со струйкой крови, стекавшей по его щеке, Камуи зашагал по улице.
— Я сдаюсь! — кричал он сонным домам, пробуждая город и надеясь, что люди, которые выйдут к нему навстречу, позволят бедному солдату жить вместе с ними.
Глава 2
Естественно, всех людей, вернувшихся из мертвых, подвергали строгому учету. Международное бюро «вернувшихся» получало фонды с такой быстротой, что не успевало тратить их. На планете не нашлось ни одной страны, которая не пожелала бы порыться в своих финансовых резервах (и даже влезть в долги) ради гарантированного обеспечения Бюро «всем, чем угодно», так как только эта организация могла координировать поступавшую информацию о живых и мертвых.
Ирония заключалась в том, что сотрудники Бюро разбирались в ситуации не больше остальных. На самом деле они лишь подсчитывали «вернувшихся» и отправляли их к родным и близким. Вот, пожалуй, и все.
Когда эмоции затихли и объятия на пороге маленького дома Харгрейвов закончились (на что ушло примерно полчаса), Джейкоба отвели на кухню, где он, сев за стол, попытался наверстать все упущенные за время своего отсутствия завтраки, обеды и ужины. Как только Харольд и Люсиль пригласили человека из Бюро в гостиную, тот вытащил из коричневого кожаного портфеля солидную стопку бумаг и приступил к опросу. Он еще раз представился им как Мартин Беллами.
— Скажите, когда «вернувшийся» первоначально умер? — спросил темнокожий мужчина.
— Неужели мы будем говорить об этом? — неодобрительным тоном произнесла Люсиль.
Она вздохнула и выпрямила спину, отчего стала выглядеть очень царственной и принципиальной. Ей, наконец, удалось пригладить длинные серебристые волосы, растрепавшиеся во время объятий с сыном.
— О чем «об этом»? — уточнил Харольд.
— Очевидно, она имела в виду смерть вашего сына, — предположил агент Беллами.
Люсиль кивнула головой.
— И почему же мы не можем рассказать, как он умер? — спросил Харольд.
Его голос прозвучал громче, чем ему хотелось бы. Джейкоб находился в пределах прямой видимости — возможно, и слышимости.
— Тише! — с упреком произнесла его супруга.
— Он утонул, — сказал Харольд. — Нет смысла притворяться, что он не умирал.
Старик неосознанно перешел на шепот.
— Мартин Беллами понимает, о чем я говорю, — ответила Люсиль.
Она смущенно теребила юбку на коленях и каждые несколько секунд поглядывала на Джейкоба, словно тот был свечой, оставленной на сквозняке.
— Все нормально, — с улыбкой сказал агент Беллами. — Это обычная беседа. Мне следует быть более деликатным. Давайте начнем сначала?
Он посмотрел на опросный лист.
— Когда вернувшаяся персона…
— А вы сами откуда?
— Что, сэр?
— Вы откуда родом?
Харольд, стоя у окна, смотрел на синее небо.
— У вас нью-йоркский акцент.
— Это хорошо или плохо? — спросил агент, притворяясь, что впервые слышит подобный вопрос.
На самом деле его спрашивали об акценте сотни раз с тех пор, как он был направлен в южный округ Северной Каролины.
— Это ужасно, — ответил Харольд. — Но я снисходительный человек.
— Мне не нравится такое обращение! — всплеснув руками, вмешалась Люсиль. — Пожалуйста, называйте его по имени! Он Джейкоб!
— Да, мэм, — сказал агент. — Извините. Я уже понял свою ошибку.
— Спасибо, Мартин Беллами.
Люсиль снова опустила руки на колени. Ее ладони сжались в кулаки. Она сделала несколько глубоких вздохов и усилием воли разжала свои пальцы.
— Спасибо, мистер Мартин Беллами, — повторила она.
— Когда Джейкоб оставил вас? — мягко спросил агент.
— 15 августа 1966 года, — сказал Харольд.
Он направился к двери, нервозно облизывая губы. Его руки поочередно ощупывали карманы поношенных старых штанов и переходили к сморщенным губам, не находя покоя… или сигарет.
Агент Беллами сделал запись в блокноте.
— Как это случилось?
В тот день имя Джейкоб стало заклинанием. Поисковые группы расходились во всех направлениях. Через равные промежутки времени громкий зов поднимался в воздух: «Джейкоб! Джейкоб Харгрейв!» И чуть позже другой голос выкрикивал это же имя. Так оно и передавалось по цепочке людей: «Джейкоб! Джейкоб!»
