Взяв ее за локоть, палач молча усадил девушку на прежнее место, а она инстинктивно протянула руки к умирающему.
Аурелия продолжала держать свою руку на голове умирающей жертвы, хотя уже практически теряла сознание от усталости. Палач, увидев ее состояние, молча взял ее за локоть и провел в свою комнату, где достаточно бесцеремонно распустил узкое платье, снял корсет, и, подхватив запутывающуюся в полах нижней рубахи, девушку, отнес ее в постель, где удивительно заботливо укутал одеялом. Затем он направился к стоящему у стены грубо сколоченному столу с письменными принадлежностями. Удобно устроившись возле мягко освещающей его свечи, он начал писать письмо. Перо тихонько поскрипывало, царапая шероховатую поверхность бумаги, однако девушка этого уже не слышала, она провалилась в глубокий сон уставшего путника.
* * *
Зима, девушка одиноко бредет по снегу мимо большого количества маленьких круглых озер, окунаясь в некоторые из них и ощущая почему-то горячую воду, она выходит из воды совершенно сухая. Вокруг виднеется заснеженный лес. Подойдя еще к одному небольшому озерцу, она хотела уже войти в воду, но что-то ее остановило. Всмотревшись в воду, девушка заметила сквозь мутную рябь острую палку, торчащую из дна как раз в месте захода в озеро, если бы она зашла в воду, то непременно поранилась бы. Аурелия подумала о том, что вода мутная, и скорее всего холодная, но она уже приковала внимание девушки и вынесла ее в открытый океан.
Очнувшись, девушка поняла, что стоит на плоту, посреди других таких же напуганных и растерянных людей. Бушующие волны вокруг сбивают их с ног, но они отчаянно пытаются устоять. Вода холодная, глубокая и мутная. Пронизывающий ледяной ветер пробирает до костей. В воздухе – страх и отчаяние. И вдруг эхом проносится: «Живая вода…». Страх становится еще осязаемей, и впереди Аурелия видит приближающуюся к ним огромную хищную волну. С какой-то отрешенностью девушка понимает, что от этой огромной волны им уже не спастись. Живая – это значит та, которой для продолжения существования необходимо употреблять пищу. И на обед у нее сегодня – одинокие души не нашедших любви путников. Она видела проблеск надежды в глазах тех, кто оказался здесь рядом со своей половинкой, и вдруг поняла, что в ее сердце любви нет. Там пусто, и этот невкусный обед наверняка понравится пожирательнице пустых сердец. В этот же момент Аурелия опустила руки, потому что поняла, что ей уже все равно…
* * *
В относительно реальную атмосферу Аурелию вернула весьма ощутимая тряска. Уже просыпаясь, она подумала о том, что ж ее так заклинило то на мысли о необходимости любви, жила же как-то она без этого раньше. До своих двадцати двух лет она успела, как ей казалось, полюбить-разлюбить-разочароваться-обидеться и не простить… И на самом деле не очень тяготилась своей свободой, точнее даже наоборот, ей нравилось не принадлежать, не зависеть, не скучать… Однако тряска становилась все сильнее, и Аурелия поняла, что для собственной безопасности ей стоит открыть все-таки глаза. В тот же миг тряска прекратилась. Молчаливый слуга в сером балахоне жестом указал на стол, где стояла глубокая тарелка с едой, отчетливо напомнившей девушке о пустом желудке.
«Как же мне не хватает кофе, – подумала Аурелия, доедая последние ложки невнятной горячей каши, – хоть какой-то был бы понятный знакомый вкус».
* * *
В замке палача Аурелия провела семь дней, каждый из которых был мучительно похож на предыдущий. После пробуждения и скудного безвкусного завтрака молчаливый слуга провожал ее в пыточную комнату, где она проводила весь день у изголовья узника, не в силах отвести руки и взгляд от его лица. Физически он быстро восстанавливался, жизненные силы девушки, перетекая в почти безжизненное тело, возвращали ему здоровье. Однако Аурелия чувствовала, что ей чего-то не хватает, потому что за все это время узник так и не пришел в сознание. Она всматривалась в черты лица, на котором отпечатывалась лишь невыносимая усталость, и было видно, что даже глубокий сон не помог бы ему восстановить утраченные силы. Вечером, почти теряя сознание от усталости, она с помощью палача добиралась до кровати и проваливалась в бездну без сновидений.
Утром восьмого дня молчаливый слуга, беспардонно трясущий ее за плечо, не показал как обычно на стол с тарелкой, а жестом указал следовать за ним. Аурелия уже привыкла к молчанию в этих стенах и больше не пыталась выяснить у слуг, куда же она попала, все вопросы она решила оставить для разговора с неприветливым хозяином замка. Серые мрачные путаные коридоры не собирались заканчиваться, скучающим взглядом она скользила по стенам, на которых не было ничего цепляющего взгляд. Такая же серая фигура слуги безлико и бесшумно скользила впереди, неся перед собой факел – единственную искорку настоящей жизни в безжизненных лабиринтах.
Монотонное движение окончилось у неприметной боковой двери, за которой оказался просторный зал с горящим камином. Мысль о тепле, по которому девушка уже успела соскучиться, повела Аурелию как раз к его очагу, даже не удостоив взглядом окружающую обстановку. Молчаливый слуга исчез, беззвучно прикрыв за собой массивную резную дверь. Девушка подошла к огню и протянула руки вперед. Она даже не поняла сначала, что не так. Лишь позже она ощутила вместо обжигающего жара покалывающую прохладу, которая превращалась в колючий холод и затягивала девушку, лишая способности вырвать свои руки из холодных объятий… Этот холод перенес девушку на поляну… холодную, заснеженную залитую солнечным светом… в центре которой находился потрясающей красоты водопад…
* * *
Аурелия провела в замке палача еще три недели. За это время она узнала, что зовут его Борг, что эмоции его выдают только меняющие цвет глаза, что он любит молчать и особенно ценит тишину во время трапезы, которую они стали проводить вдвоем, наслаждаясь каждым оттенком вкуса кем-то заботливо приготовленных блюд. Впрочем, ни одно из произведений кулинарии не напоминало ту безвкусную кашу, которую девушке подавали в начале пребывания здесь. Вот и сейчас они сидели за столом в полной тишине, огоньки свечей подрагивали, рождая едва уловимое потрескивание, отдаленно напоминающие о своей истинной силе, и рисуя на стенах причудливые узоры. Огонь в камине шипел белым чистым пламенем. Холодные каменные стены хранили эхо отдаленных событий, оттенки которых Аурелия уже научилась улавливать, но не всегда могла их понять, а когда все же распознавала, не всегда они ей нравились.
– А где мои черепа?
– Твои… что?
– Ну… Металлические шарики, которые стали черепами, а затем – каменными табличками!
– Ты бы уже определилась, черепа или таблички?
– Ты надо мной насмехаешься?
– А какого цвета у меня сейчас глаза?
– Золотистого. Светлого.
– На что похож этот цвет?
– На смех!
– А какого цвета насмешка?
– Золотистого с красными и зелеными вспышками!
– Тогда ответь мне, я смеюсь или насмехаюсь?
Такая форма диалога немного смущала девушку, ей постоянно приходилось всматриваться в глаза палача, и она часто видела там нечто такое, что не могла объяснить, оттенок чего-то спрятанного, затертого, но бесконечно важного, чего-то, что является основной составляющей его сущности. Впрочем, долго Аурелия об этом старалась не думать, потому что вслед за этим ощущением начиналось бесконечное падение в такую чужую бездну неизученного мира палача.
