Лили вроде как смутилась.
— Ты не присядешь? — как-то неуверенно спросила она и смахнула пыль со стула. — Мама, какой у нас сегодня беспорядок!
— Да, это верно, — подтвердила мать. — Но я только что вошла и не успела прибрать. У меня сегодня стирка.
— Мама стирает на некоторых парней с лесопильни, — пояснила Лили.
— Без этого тоже не обойдешься, — сказал Абель взрослым тоном.
Да, в эти недобрые дни он утешался обществом Лили, потому что больше у него никого не было. А если она и живет в скудости, так это даже лучше. Значит, она не из важных. Лили была добрая и спокойная, и, когда он летом как-то раз поцеловал ее, она не стала убегать, а только ненадолго закрыла глаза ладонью. Он и сам устыдился своего поступка, так что, шлепнув ее, с криком «осалил, осалил!» бросился прочь.
А время шло, и проходило лето, и зима, и целый год. Ольга как-то ненароком сломала козырек его новой фуражки, а когда он, обнаружив несчастье, криво усмехнулся, сказала:
— Так тебе и надо! — Но, сказав, сразу об этом пожалела. Козырек теперь свисал двумя половинками в обе стороны и имел довольно жалкий вид.
Он спустился вниз, вычерпал воду из лодки и поплыл домой. День спустя он снова пришел в школу, как ни в чем не бывало, а фуражку начал носить задом наперед. Но козырек все равно свисал, и это ему очень не шло.
Ольга отозвала его в сторонку и сказала:
— Можешь за это ударить меня, если хочешь.
Абель ответил присказкой, которую подцепил где-то в порту:
— Где я ударю, там дыра остается, — после чего с видом взрослого мужчины отошел от нее.
— Тьфу! — крикнула она вслед. — Козырек у тебя все равно был картонный.
— Заткнись!
— Просто лакированный картон.
— Зато твой отец торгует мазью от вшей…
А вот Лили, та нашла выход:
— Можно прикупить новый козырек у Гулликсена. Мой отец однажды так и сделал.
— А сколько с него взяли?
— Вот уж не знаю. Да я могу и зашить этот козырек.
— Спасибо за заботу.
Конфирмовали его тем же летом, что и Ольгу. Они занимались в школе у причетника, и Ольга не все знала, а потому частенько краснела и отмалчивалась, когда ее спрашивали. Один раз он спас ее, сбросив с парты все свои вещи и переключив гнев причетника на себя. Но она так и не узнала, что он сделал все это ради нее. Конечно, Ольга была ведьмой, но у него становилось муторно на душе, когда он видел, как Ольга попадает впросак из-за Понтоппидана, хотя она знала куда больше, чем старый причетник про всякие житейские обстоятельства. Вообще она на глазах превращалась в даму, начала душиться и завела визитные карточки, которые раздавала направо и налево. После конфирмации Ольга собиралась уехать с матерью.
— Я тоже уеду, — сказал Абель.
— Ты? А ты-то куда?
— В море, — ответил он.
Это была правда, он и впрямь должен был уйти в море. Другого выхода не оставалось, после того как отец счел, что ему не по карману и дальше держать сына дома. Но тем самым отец только пошел навстречу его желаниям.
— Значит, в море уйдешь, — сказала мать Абеля. — В четырнадцать-то лет. — И она покачала головой.
— Уже пятнадцатый, — поправил сын.
— Я и сам начинал как раз в его годы, — сказал отец. — И народ вокруг тебя будет отборный. В мое время такого не было.
На прощанье Абель получил от отца золотой совет: не прятать деньги в карманы брюк, как это делают другие моряки, а класть их в кожаный бумажник. Вот, возьми его с собой. Через него уже прошел не один шиллинг.
Абель спустился с верхотуры и открыл дверь на кухню. Отец крикнул сверху:
— Не вздумай только пить ее зелье!
— Не вздумаю, — ответил Абель.
Мать сидела с тупым видом, держа на коленях пару серых варежек. Лицо у нее пошло красными пятнами. Время от времени она поворачивала вафельницу в печке, на тарелке уже лежало несколько готовых вафель.
— Зачем он это кричал? — спросила она. — Я совсем и не думала тебе подносить.
— Ясно, — сказал он.
— Да и не готово оно для питья, — продолжала мать и, приподняв какую-то трубу, заглянула под какую-то крышку.
— Счастливо оставаться, — сказал Абель и протянул руку.
— Постой, ты вафель не хочешь?
— Да ни к чему. Отец отвезет меня на судно, там меня и покормят.
— А ведь я для тебя их напекла, — огорченно сказала она, — может, тогда хоть варежки возьмешь?
Абель помешкал, но все-таки сказал «возьму».
— Я по ночам их вязала.
— Но ведь сейчас лето.
— Я, правда, спустила несколько петель, но потом их подняла.
— Спасибо за варежки, они мне очень пригодятся.
Отец тоже сошел вниз и начал подгонять его:
— Нам пора, нам пора.
На том прощанье и закончилось. Мать не поднялась, чтобы поглядеть ему вслед. Она лишь пробормотала непослушным языком: «Счастливо тебе», однако с места не встала.
II
Но не в этот, первый, а во второй раз он вернулся домой, совершенно изменившись внутренне и внешне, и остался таким на всю жизнь.
Впрочем, он и в первый раз вернулся не совсем таким, каким уезжал, старше на четыре года, выше ростом, опытнее, тише в повадках, да и лицом получше — веснушки все пропали. Он начал курить трубку, покачивать плечами на ходу, и порой с губ у него срывалось какое-нибудь незнакомое словцо. Да, он повидал бури и штормы, пережил кораблекрушение, сломал ребро, участвовал в драках в дальних портовых городах, все, как и положено. При этом он почти не привирал, и потому ровесники с превеликим интересом слушали его рассказы.
За эти четыре года Абель не все время провел в море, один раз он сбежал с корабля в Америке, трудился на суше, немного — в ремесленных мастерских, приучил свои руки к различным работам по дереву и по металлу. Посещал вечернюю школу, колледж, ходил в море, приторговывал, научился водить машину, боксировать и многому другому. Ненадолго попадал он и в руки полиции, например когда угнал без спроса чужую шлюпку и укатил на ней с девушкой. Лихой парень и такой молодой вдобавок!
В его манере рассказывать чувствовалось сильное влияние американского сленга и вдобавок бульварной «Полицейской газеты», все это было внове для городка, и поэтому Абелю не стоило труда завоевать слушателей.
— В жизни ничего подобного не слышал! — восклицал кто-нибудь из парней. — А как же оно все кончилось?
— Он просто заплатил. Пальнуть в зеркало — да Лоуренсу это раз плюнуть.
Парни разочарованно:
