«У тебя что, друзей, что ли, нет?» — с подозрением спросил он. Я ответил, что есть, но что все они японцы. «Японцы? — недоумённо проговорил он. — Японцы же не дружат!» На тусовку я так и не пошёл, но и уверенности, что мои отношения с японцами можно назвать дружбой в русском смысле этого слова, у меня тоже не было и нет до сих пор.
Как раз в то время вместе с несколькими японскими студентами я подрабатывал в горах проводником для детей, и периодически, навесив на спины огромные деревянные рамки сёико с поклажей из продовольствия, палаток и посуды, мы делали броски от одной горы к другой, где нас поджидали дети. Шли мы гуськом, практически не отдыхая, поскольку с таким весом без помощи и встать невозможно, и обращались ко всем встречным со следующим приветствием, в котором умещались почти все шаблоны, нужные японцу в жизни. Первый в шеренге говорил «Доброе утро», второй — «Добрый день», третий — «Приятно познакомиться», четвёртый — «Позволю себе отведать вашей великолепной еды», пятый — «Спасибо за угощение», шестой — «Спокойной ночи», и, наконец, седьмой — «Простите, что позволили себе отойти от приличий». Первому вежливо отвечали «Доброе утро», на второго смотрели как на полного идиота, потом начинали постепенно понимать шутку и, поравнявшись с седьмым, уже начинали хохотать. Именно этих парней я считал тогда своими друзьями, и мне было с ними хорошо, хоть и совсем не так, как чувствуешь себя в русской компании.
С людьми, выросшими в русской культуре, связь на каком-то другом уровне, о каждом знаешь всю подноготную, с каждым ты лицом к лицу, глядишь в его бездонные глаза и веришь в него и — поэтому — в себя. В слаженной группе японцев смотрят не друг на друга, а вместе на мир, верят не в каждого конкретного человека, а в общность всей группы. Верят слепо, переставая видеть и других, и самого себя, как бы утопая в вере. И, пожалуй, именно тогда, вышагивая в шеренге с белым полотенцем, повязанным на голове на манер японских рыбаков и строителей, и почти автоматически выдавая своё «спасибо за угощение» каждому встречному, я впервые почувствовал себя по-настоящему японцем.
Что бы мне сказал мой однокурсник с Тайваня, если бы я рассказал ему об этом — не знаю. И ещё меньше представляю себе его реакцию на следующую историю.
Один приятель позвал меня участвовать, пожалуй, в самом опасном празднике Японии — Дандзири. К пятитонной деревянной повозке привязывают толстенные канаты и с бешеной скоростью тащат её по узеньким улицам города, в то время как на самой повозке человек десять бьют в барабаны, играют на флейтах и танцуют. Руля на повозке нет, и управляют ею только верёвками сзади.
Праздник уносит в среднем по жизни за два года, а поломанных костей, контузий и разрушений для города всегда немало.
Я прибыл в город за день до праздника, едва проспал ночь, встал на рассвете и отправился вместе с другими бурлаками в храм — убедить японских богов дать нам выжить. До сих пор помню тусклое утро, звон колокольчика, которым после немой молитвы каждый обращает на себя внимание глуховатых японских богов, и хмурые, похмельные лица собравшегося рабочего люда. А потом мы побежали. Мне как новичку да ещё и иностранцу было велено просто бежать рядом с другими и пока что не притрагиваться к верёвкам. Для начала мы врезались в фонарный столб. Повозка осталась цела, но столб встал на манер Пизанской башни. Затем кому-то переехали ногу. Повозка поехала дальше, но хруст костей донимает меня до сих пор. Мне было страшно, одиноко, и я думал о жене и детях, которые ждали меня дома. А потом переднее колесо въехало на тротуар.
Повозка наклонилась над нами, танцоры и музыканты посыпались вниз, а бурлаки, бросив на мгновение верёвки, отпрыгнули как можно дальше. Я тоже. Секунды две повозка шаталась. А потом единым движением все вокруг бросились к ней и поставили её на землю. Я тоже подбежал. Но на секунду позже остальных.
Заметил ли кто-то эту секунду или нет — не знаю. Но в обед мне сказали, что, поскольку происшествий в этот год много, новичкам лучше не соваться. И я шёл назад в дом моего друга, шёл один по улицам этого маленького городка, пустынным, потому что всё население выстроилось вдоль пути нашей повозки. Шёл и думал, что же это была за секунда. Мне хочется думать, что дело не в храбрости. Что мне недоставало чего-то другого. Того, что японцы называют фразой ики га ау — «дышать вместе».
И мне кажется, что это нечто как раз и стоит в основе настоящей японской дружбы.
4. КАК БЛАГОДАРЯТ ЯПОНЦЫ… И КАК НЕ БЛАГОДАРЯТ
Однажды, ещё толком не разобравшись в японской действительности, я шёл со своей японской женой по японской же улице и увидел впереди старушку уже за девяносто, очевидно проработавшую добрую долю своей жизни на рисовых полях, отчего её аккуратно согнуло вдвое. В каждой руке у неё было по огромному кульку с продуктами, которые тянули её ещё ближе к вечному покою — если бы не повязанный на голове платок, она бы мела волосами мостовую. Смотреть на это человеку, выросшему среди положительного влияния широкой русской души, было совершенно невозможно, и я бросился помочь. Жена меня резко остановила.
— Почему это? — спросил я.
— А потому, — сказала жена, — что, если ты донесёшь ей сумки, в ближайшую субботу она придёт к тебе с пирогами благодарить. В Новый год тебе самому придётся раскошеливаться на какой-нибудь подарочек, и так до самой смерти. К тому же она купила ровно столько, сколько может донести сама.
Я плюнул на совет и донёс старухе сумки. И поимел ровно то, что предсказала жена, — разве что вместо пирогов получил рисовые лепёшки.
Многое из того, что в России легко даётся, принимается и забывается, в Японии весьма чётко регламентировано. На каждую услугу должно быть точно вымеренное вознаграждение. Есть два специальных праздника, существующих исключительно для дарения, и целая индустрия рассылок подарков с обёртками на каждый случай жизни. Поэтому по возможности принимаешь услуги только от тех, с кем готов потом состоять в дарственных отношениях всю жизнь. Я привык к такому раскладу. Привык, да не совсем.
Трудно отделаться от привычки уступать место в транспорте. Места для престарелых имеются, но не уступает их никто. Я уступаю, хоть и только тогда, когда вижу, что человеку действительно плохо. И всё равно многие отказываются, а те, кто всё же садится, или просиживают до своей станции, увлечённо рассматривая собственные ботинки, или же благодарят и извиняются так усердно, что начинает казаться, что человеку было бы намного спокойнее пешком постоять. Да и недаром: в японском языке слово сумимасэн — извините — буквально значит «этим дело не кончится». То есть теперь мы с вами связаны до гроба.
После пятнадцати лет в стране начинаешь следовать даже таким обычаям, которые не очень нравятся, и одно время я машинально подсчитывал все услуги, как настоящий японец, многословно благодарил, щедро отдаривал и того же ожидал от окружающих.
А потом начал думать, что, быть может, зря.
Началось всё с того, что во время поездки в Латвию меня с приятелем остановил на дороге незнакомый нам обоим дядя и попросил моего друга дотянуть его машину куда-то на другой конец города. У него, мол, машина сломалась, сам он дальнобойщик, этой же ночью в рейс ехать, а до фирмы не доберёшься. Приятель довёз. Я, порядком к тому времени объяпонившись, и здесь ожидал японских вежливостей, но дядя лишь сказал: «Ну, парни, бывайте!» — с довольной улыбкой помахал нам рукой и убежал дальнобоить. «А чё такого? — удивился мой приятель. — Он бы мне тоже помог».
