Булыгин давно смотрел на кореша Серегу как бы со стороны и с удивлением понимал, что тот его раздражает: какой-то импульсивный, несолидный, перепады в настроениях. И шмотки у него появились дорогие после того, как бизнес развернулся, а все без толку — и кашемировое пальто на нем, и костюм за тысячу долларов. А морда — все равно как у запоздалого шестидесятника в тот момент, когда у того начала сбываться мечта об «оттепели». Несерьезный какой-то, невесомый — кто с ним будет считаться?
— Миш, все готово, — раздался из кухни голос Элеоноры. Но Булыгин не торопился вставать — пусть еще раз позовет.
Морда у Сереги, конечно, разная бывает — очень уж подвержен настроениям. Иногда мрачная, тяжелые мысли так и читаются — девочки-секретарши в такие минуты обходят его за версту, потому что, кроме хамства и мата, от него ничего не дождешься.
Но бывает, что Серега открыт, улыбчив, громогласен, взгляд хитрый — тут его обаянию трудно противостоять, и все к нему так и льнут. Тогда с ним легко, весело, в такие мгновения даже его партнерам кажется, что дела идут на лад, что Серегина изобретательность, энергия и оптимизм, как всегда, вывезут и что скоро все увидят небо в алмазах.
"Но я-то все это уже видел-перевидел, и лично меня эти перепады в настроениях и щенячье бодрячество только бесят — на обаянии не выплывешь и серьезным людям его вместо залога не предложишь.
А «Примадонна» — боже мой, это спасение. Уже и ролик моей фирмочки прокрутили по первому каналу — всего несколько секунд, чисто имиджевый, но все же — по первому! Блин, это не всем доступно!" — продолжал предаваться приятным мыслям Булыгин.
Если по правде, то его просто распирала гордость за те несколько секунд, когда на телеэкране появлялась эмблема его «Пресс-сервиса». Но это — так, аванец в счет будущих отношений с «Примадонной».
А чтобы любовь состоялась, надо уйти от Сереги, как-то вырваться от него, вывернуться.
«А как? Я не беспредельщик, я до крайности доводить не хочу! По закону — все козыри в руках у Сереги, его фирма, а я так — наемный управляющий. Просил же его по-хорошему — отпусти с фирмочкой из своего холдинга, отступного дам… Черт с ним, что уже оплатил я эту фирмочку своим горбом сполна, еще заплачу. Отпусти — моя ведь уже по сути, я ее веду. Получается у меня…» — вспоминал Булыгин последний серьезный разговор с Серегой.
Слышать не хочет. Разорался — моя, мол, идея была, я тебя как друга в дело посвятил и бизнес доверил, а ты — соскочить хочешь… Да у тебя таких денег нет, чтобы откупиться. И мат обычный, Серегин, — как товарный знак и фирменное наименование. А какого хрена я должен втридорога переплачивать за собственное дело?
Надо поговорить с Региной, хотя и ох как неохота… Она имеет на него влияние — любой шанс нужно использовать. Если бы она согласилась намекнуть ему, чтобы не упирался… Даст бог, все бы разрешилось по-мирному. А не разрешится — пусть вместе с Серегой так и запишут: сами виноваты, сами довели…
— Миша-а-а-а, — пела из кухни Элеонора.
— Иду, — отозвался Булыгин и стал вылезать из постели.
И чего Сергей так на Регину запал? Непонятно.
Если бы не дело, в жизни бы с ней не заговорил — редактор отдела прозы, так ее. Правильная такая… Всерьез думает, что ее за профессиональные заслуги поставили отдел прозы возглавлять. Нет, в деле она, конечно, волочет, но как-то уж больно СЛИШКОМ.
К такой не знаешь, с какого боку подойти, — такой только свое мнение по делу дай высказать.
«Отчего у вас, Михаил Николаич, доходы от рекламы в еженедельнике падают? Может, не стоило добиваться монопольного права? Может, поделитесь с другой компанией?»… Дожил, всякая баба ему будет указывать, что делать и что нет в его же фирме… А то и падают, что не интересует его этот хренов десятитысячный еженедельник — какой с него навар? Смотрит на тебя как на партнера по бизнесу, а в глазах превосходство так и сквозит. Москвичка умненькая, образованненькая! Глаза строгие, отсутствующие, вечно что-то про себя думает — непонятно, чего хочет.
"С юности не выношу непонятных баб — не фиг мне загадки загадывать. Интеллектуалка, о прозе толкует, бьется за книгу какого-то неизвестного самородка, недавно завернула рукопись Ильинского — мол, хоть он и живой классик, но тут для нас схалтурил. Неужели, лапочка, тебя и впрямь современная российская проза интересует? Иной раз так и представляю — схватить бы тебя аккуратненько рукой за горло, чтобы вытаращились удивленно строгие глазки, прижать к стенке и показать тебе твое место — затрахать так, чтобы орала от неистовства: "Еще!
Еще!"…
— Миш, — в ванную заглянула жена, прервав его фантазии о Регине. Булыгин с неудовольствием посмотрел на нее и оторвал от щеки электробритву.
— Ну, что?
— Винегреду хочешь?
— Хочу, а также сервеладу.
Элеонора, не уловив иронии, уже помчалась к холодильнику доставать финский сервелат. «Винегреду, лапа ты моя…» — подумал Булыгин. Элеонора, хоть и жила теперь в Москве, так и не научилась правильно произносить некоторые слова. «Ничего, у нее все впереди».
А все заместитель Губина по издательству Подомацкин — «Регина способный человек, ее надо продвигать… Это так респектабельно, когда среди руководителей предприятия женщина». Европеец, блин!
Сам на нее виды имел, но подкатывался изящно, без нажима. Не обломилось, но, впрочем, он не очень и настаивал. Любит, чтобы женщина к нему сама пришла, — а Регина вот не пришла. Не догадалась, что он этого ждет. А может, догадалась, но не сочла нужным откликнуться на запрос старшего товарища. Считает, видно, что профессиональной работой в отделе отплатила Подомацкину за поддержку при назначении — откуда только такие стервы непроходимые берутся?
Сергей от нее тащится — днями торчит у нее в кабинете. Или наоборот — из-за каждой мелочи вызывает ее к себе в президентский отсек: «А что мы планируем издать в июле? Мне тут из типографии звонили — ты срываешь график…» Особенно увлекся в последнее время — даже жену перестал бояться. А у Киры везде в издательском доме глаза и уши — ей все доносят.
Неохота с Региной говорить… "Почему я испытываю неловкость, когда приходится с ней общаться?
По виду она не заносчива, дружелюбна, не чувствует стесненности — вот-вот, не чувствует стесненности, держится на равных, чуть насмешливо. Каждый раз ощущаю себя каким-то червяком — а я вице-президент холдинга, между прочим, могла бы выказывать мне больше почтения, хотя бы притворного… Сука!"
Умытый и одетый Булыгин проследовал в столовую к накрытому столу. Элеонора в розовом пеньюаре (у нее их было много, но любимый — розовый) наливала ему в чашку кофе. Пока он завтракал, она сидела рядом, скромно отпивая из своей чашки и ловя его взгляд. Она уже уразумела, что муж ждет от нее уважения, и, на взгляд Булыгина, сносно научилась его изображать. Когда трапеза подходила к концу, а муж выглядел вполне удовлетворенным, она, томно прикоснувшись пальцами к виску, как бы невзначай обронила:
