Поток выходящих людей подхватил ее и вынес из вагона. В такой ситуации было бы затруднительно остаться в поезде. Со всех сторон ее нещадно давили, пихали и толкали. Воздух на платформе оказался тяжелым и прокисшим, но после духоты вагона он показался ей свежим. Она глубоко вдохнула. Теперь следовало найти красную линию – Центральную.
Самым удивительным было то, что ей не пришло в голову проследовать по указателям «Выход», покинуть станцию, выйти на улицу и поймать такси. Сообразила она это, только когда уже ехала на запад по Центральной линии. Почему она об этом не подумала, разыскивая переход с одной линии на другую? Все ее мысли в тот момент направлены были на то, чтобы разыскать правильный путь. Пакет с платьем был к тому времени весь измят, а светлые туфли покрыты черными царапинами. Она чувствовала себя запачканной.
Один раз она свернула не туда. Простояла на платформе несколько минут, ожидая поезда, и, разумеется, села бы в него, если бы представилась такая возможность. Но она не смогла заставить себя, подобно другим, лезть вперед, протискиваясь сквозь плотную людскую массу, сбившуюся в дверях. Когда двери закрылись, утрамбовывая пассажиров, она случайно подняла глаза на светящийся указатель над головой и очень обрадовалась, что так и не попыталась залезть в вагон. Поезд шел на восток, в какой-то Хейнолт, о котором она до того ни разу в жизни не слышала.
Тогда она перешла на нужную платформу. Здесь тоже было много людей. Подошедший поезд направлялся в еще одно незнакомое ей место. Хэнджер-лейн. Но она знала, что направление верное: он должен был остановиться на Бонд-стрит, куда она и хотела попасть. Ей подумалось, что если бы она почаще пользовалась подземкой, то со временем разобралась бы, как там все устроено. Но одного раза с нее было более чем достаточно.
Впрочем, в подошедший поезд она вошла без особого труда. Не нужно было никого отталкивать, хотя сидячих мест в вагоне уже не имелось. Те, кому тоже не досталось места, стояли, поэтому ей оставалось только смириться с этим. В любом случае, это не должно было продлиться долго. Наверное, ей следовало послушаться голоса из динамиков, который просил пройти дальше в вагон. Но она осталась стоять у дверей, одной рукой ухватившись за поручень, а другой – сжимая пакет с платьем.
Недалеко от нее сидел совсем молодой парень. Она ждала, что он встанет и уступит ей свое место. Всю жизнь мужчины отказывались ради нее от своих мест: вставали, увидев ее, на теннисных матчах и лошадиных бегах, уступали сиденья у окошка в самолете и удобно расположенные кресла на балконе при проезде на королевский кортеж. Этот же тип даже не пошевелился, продолжая читать «Стар». Она так и осталась стоять, вцепившись в поручень и в свой пакет.
На станции «Сент-Пол» платформу покрывала огромная толпа. Она увидела целое море лиц, и на каждом из них читалась непреклонная решимость во что бы то ни стало сесть в этот поезд. Снова, как прежде на Северной линии, она подумала, что должно быть какое-то правило, может быть, даже закон, который ограничивал бы количество заходящих в вагоны людей. Чтобы, как только положенное число было бы достигнуто, появлялся бы специальный служащий, который выгонял бы лишних.
Но никто так и не вмешался, даже тот бестелесный голос из динамиков, а люди все заходили и заходили внутрь, подобно наступающей армии или крушащему все на своем пути тарану, изготовленному из мужских и женских тел. Она не видела, опустела ли уже платформа, потому что не могла ничего больше разглядеть. Какой-то человек, стремясь пролезть как можно дальше вперед, зацепился за пакет с платьем, и тот выскользнул из ее руки. Она попыталась схватить его, но безуспешно: в кулаке вместо пакета оказалась зажата чья-то юбка. Она, чуть не плача, выпустила ее, увидев встревоженное выражение лица владелицы. Возможно, такое же выражение было сейчас и у нее самой.
Пакет был смят, сжат, раздавлен ногами толпы, и не было никакой возможности его вернуть. Она не осмеливалась выпустить поручень, который изо всех сил сжимали еще четыре руки. Никогда еще лица других людей не находились так близко от ее собственного, за исключением разве что занятий любовью. Чей-то затылок прижался к ней так сильно, что волосы попали ей в рот – она почувствовала запах немытой шевелюры и увидела чешуйки перхоти. Попытавшись отвернуться, она вывернула шею, но встретилась глазами с другим человеком, смотревшим на нее так пристально, словно они с ним собирались целоваться. Но его глаза были мертвыми, намеренно остекленевшими, слепыми, не желающими ни с кем идти на контакт.
Наконец двери с визгом закрылись и поезд тронулся. Возня, суета, перемещение туда-сюда рук по поручням прекратились, все успокоилось. Люди замерли как неподвижные статуи, будто в игре «Море волнуется – раз». Она поняла, почему это произошло. Если бы они продолжали двигаться и беспокойное шевеление не прервалось, существование внутри поезда стало бы невозможным. Люди начали бы кричать, начали бы бить друг друга, сойдя с ума от абсолютно невыносимого, насильно навязанного им состояния.
Все утихомирились. Некоторые стояли задрав подбородки и вытянув шеи – их лица напоминали лики мучеников на картинах. Другие, напротив, кротко и покорно опустили головы. Хуже всех приходилось невысоким, таким, как толстая девушка, которую она заметила по соседству. Та стояла ни за что не держась, стиснутая окружающими телами, в лицо ей утыкался мужской локоть, а на горло давил угол сумки, которую конвульсивно сжимала под мышкой одна из женщин.
К тому времени она уже давно потеряла из виду свой пакет. И хотя она специально вышла из дома для того, чтобы приобрести это платье, теперь ей было все равно. Ее заботило только выживание, необходимость сохранять полную неподвижность, вытерпеть все, продержаться, пока поезд не прибудет на станцию «Ченсери-лейн». Там она его покинет и выйдет из метрополитена наружу. Сейчас она понимала, что должна была сообразить и подняться на поверхность еще на станции «Банк». Но потеря белого наряда перуанской невесты будет небольшой ценой за побег.
Поезд остановился, и она подумала, что они уже прибыли. Однако двери не открывались, а за окнами была темнота. Значит, они остановились посреди туннеля. У нее не было ни малейшего представления, является ли это обычным делом или чем-нибудь исключительным и нужно ли волноваться по этому поводу. Узница подземки хотела спросить у мужчины, стоявшего рядом с ней лицом к лицу и дышавшего на нее чесноком, но в горле у нее так пересохло, что она совершенно лишилась голоса. Куда отчетливее, чем прежде, она чувствовала, сколько человеческих тел к ней прижималось: локтей, грудей, животов, ягодиц, плеч… Да еще вдобавок это твердое стекло, к которому ее нещадно придавили.
В вагоне становилось все жарче. До этого она не обращала внимания на температуру, но теперь почувствовала, как капельки пота выступили у нее на лбу и на верхней губе, а потом тоненькая холодная струйка потекла вниз между грудей. Ее пронзил холод, но воспринимался он не как облегчение, а, скорее, как приступ боли или удар током.
Духота усиливалась. Вагон дернулся, как будто поезд тошнило, и она приготовилась, затаила дыхание, ожидая начала движения. Но раздалось шипение, и поезд снова замер. Человек рядом с ней хрюкнул. Его лицо было очень красным и выглядело так, как если бы его опрыскали водой. Капля пота стекла по ее лбу прямо в глаз, который тут же защипало. Она спросила себя: почему так? Почему от слез, даже горьких, не больно, а вот соленый пот разъедает глаза?
