Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
И тут же в очередной раз подумал о предназначении своего искусства. Прав ли был художник Морис Ломье, который говорил, что фотография никогда не вытеснит живопись?
— Между самым небрежным эскизом Энгра[12]и самым прекрасным в мире снимком пролегает пропасть. Ты творишь с помощью машины, дружище, скажи спасибо «Кодаку»! Нет, конечно, иногда очень даже миленько получается, но даже не мечтай, до Микеланджело все равно не добраться.
Неужели его надежды неоправданны и фотография никогда на равных не войдет в ряд изобразительных искусств?
«Люди пытаются понять, на что должны быть похожи предметы окружающего мира, сравнивают их с той реальностью, которую способны уловить их органы чувств, но что такое эта реальность? Кинематограф доказал, что гениальный механик способен открыть людям новую вселенную».
После того как Виктор провел пол-лета на съемках фильма «Дело Дрейфуса» в студии Жоржа Мельеса в Монтрёе, он грезил только этим.
«Если мне и правда захочется уесть бедолагу Ломье, достаточно будет сравнить его мазню с кинематографическими лентами! Эх, ведь только выражение чувств является мерилом таланта. А чувств у меня хватает».
Проявив пленку, Виктор почувствовал себя человеком, способным изменять реальность. Он открыл в Северине Бомон, известной веселым и беспечным нравом, трагическую натуру — ведь это многообещающее начало? Разве он теперь не творец, не художник, раз способен был углядеть глубокую меланхолию, таящуюся под вечной улыбкой этой женщины?
«В комнатах ее памяти отнюдь не все разложено по полочкам, не преминул бы сейчас отметить Кэндзи. А? Что ты об этом скажешь, Кошка?» — спросил он, помотав снимком у самого ее носа.
В ответ Кошка слабо мяукнула и свернулась в клубок.
Перевод: оставь меня в покое. Ладно, больше не пристаю.
Он вернулся в квартиру, привыкшую к жизни большого семейства. Мадам Бодуэн, которая делала уборку в доме, должна была появиться только на следующий день. На неубранной кровати валялись газеты и журналы. Он перегрузил их на кресло. Апрельский номер «Чтения для всех»[13]упал на пол, раскрывшись на порванной странице. Виктор заглянул в статью:
32 000 км из Лондона и обратно через Тегеран, Калькутту, Токио, Сан-Франциско и Нью-Йорк
«А я вот со своим верным Алкионом не готов на такие подвиги!»
Он поднял листочки с пола и, пока складывал их по порядку, решил, что нужно поинтересоваться у Кэндзи, правдива ли информация в статье. В самом деле японские дороги так хороши, как это утверждает редактор? Он представил себе, что катит на велосипеде где-то у подножия Фудзиямы, среди вишен в цвету, бесконечно далеко от будничной работы в магазине и вообще от Франции, взбудораженной новым витком процесса над Дрейфусом: военный совет, признав ряд смягчающих обстоятельств, тем не менее объявил его виновным и приговорил к десяти годам тюрьмы. Президент республики, Эмиль Лубе, который стремился к мирному урегулированию конфликта, даровал ему помилование, но этот поступок вызвал брожение умов и волны ненависти, поскольку помилование невозможно без очевидного признания вины.
Виктор постарался успокоиться и умерить свое возмущение. Что толку себя накручивать, он все равно никогда не покинет двух самых любимых в жизни женщин. Он разглядывал нагруднички, крошечные платьица с рюшечками, кружевные чепчики, исчерканный закорючками букварь. Сердце болезненно сжалось: он вдруг осознал, как быстро растет Алиса. Она развилась очень рано, уже бойко разговаривала, тем более что родители постоянно читали ей вслух, и от них не отставал дядюшка Жозеф, пересказывающий ей свои романы, и тетушка Айрис — та подарила ей два сборника своих сказок с иллюстрациями Таша. Единственное, что ей не давалось, так это произношение звука «ж», который она произносила как «з»: обозаю, зуззит, позалуста. Кроме ярко выраженного дара слова, она проявляла еще явную склонность к рисованию. Ее любимыми темами были: Кошка в засаде (длинная воронка, круглая мордочка, ушки-галочки, а рядом огромная бабочка) и Виктор (огородное пугало: ручки-палочки, ножки-прутики, на голове воронье гнездо, украшенное невероятной формы шляпой).
«Два года уже прошло, — философски отметил Виктор. — Вскоре она оставит отчий дом, выйдет замуж, у самой дети пойдут…»
Уносясь в потоке мыслей, Виктор даже и не подозревал, что бывший извозчик по имени Луи Барнав в эту же минуту тоже терзался тревожными размышлениями о быстротечности времени.
«Ну и утречко! Вместо того чтобы храпеть как слон, я тут с похмелюги хожу маюсь, аж все нутро выворачивает».
Он заглянул в общий нужник на своем этаже, затем попил из крана в коридоре и вернулся в комнату.
Настроение было поганое. Барнав злился на весь мир. Полдня он проспал, и сон, который ему снился, был словно продолжением предыдущей ночи. Накануне он провожал какого-то желторотого юнца из знати, который умудрился обойти все кабаки Монмартра, надуваясь вином и при этом по ходу постепенно раздеваясь. На заре он уже назюзюкался настолько, что Луи Варнав запихнул его в фиакр (парень был к этому моменту в кальсонах и нижней рубашке), при этом парень горланил:
Будь доброю ко мне, о незнакомка,
Ведь я тебе так часто песни пел!1[14]
Луи Барнав не стал отвозить его домой, дал кучеру щедрые чаевые, которые предварительно извлек из кошелька гуляки, уговорив его сдать парня с рук на руки маме или экономке.
«Ух! В гробу я видал всех этих богатеев! В башке у них ветер гуляет, но при этом ведь считают, что папаша Барнав явился в этот проклятый мир лишь затем, чтобы их за ручку водить. Стакан клубничного коктейля, запитый коньяком и ромом, — и они валятся с ног, как былинки под струей мартовского кота. Пьянствовать-то тоже надобно учиться. Вот что должны им преподавать их сухари-наставники вместо латинских спряжений!»
Он посмотрелся в треснувшее зеркало. Копна полуседых всклокоченных волос, две глубокие морщины, идущие от курносого носа к беззубому рту, затерянному в зарослях бороды и усов. Барнав сокрушенно вздохнул, но попыток навести порядок предпринимать не стал. Еще полюбовался своей землистой физиономией и тогда решил, что его нынешнее ремесло — отнюдь не синекура.
Разогревая в кастрюльке цикорий, он предался ностальгическим воспоминаниям о прежней работе. Как глубоко он узнал душу своих друзей — лошадей! Прежде чем стать кучером омнибуса, он долго работал извозчиком и гонял свой фиакр по всему Парижу. Поступил в специальную школу, встречался там с разными людьми: официантами, каменщиками, другими извозчиками, молодыми провинциалами, которые прибыли в столицу заработать денег и поддержать свои семьи. Были среди них и парни из богатых семей, лишенные родственниками наследства: отбросы высшего общества, одним словом; они, как правило, были белоручками и не умели стоять на своем. Он усвоил хитрую науку управления вожжами и секретные тонкости упряжи. Вбил себе в голову правила движения и научился общаться с полицией: ведь за любое нарушение могли содрать целых двадцать два франка! Свои права он тоже хорошо уяснил. Но труднее всего было освоить практический курс. Пришлось пешкодралом обойти весь Париж вдоль и поперек, запомнить расположение улиц, наметить маршруты. Утром он шел с Восточного вокзала на вокзал Монпарнас или от площади Клиши до церкви Мадлен. После этого шел в школу, на улицу Маркаде, делился результатами своего похода, повторял названия улочек и переулков, выискивал варианты подъезда к вокзалам, памятникам, большим магазинам, театрам, которые пришлись бы по душе будущим клиентам.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 79
