Книга Как бы нам расстаться - Кэрен Бришо

Джонз облокачивается о стол и прижимает ладони к кофейнику с «Лучшим кофе Клуба». Это единственное, что в Клубе хорошо готовят. Кофе такой крепкий, черный и горячий, что поднимает на ноги и мертвецки пьяного.

— Холодно, — жалуется он.

— Ты о кофейнике? — удивленно спрашиваю я.

— Нет. Там, снаружи, — он смотрит вверх и наклоняет голову набок, — и внутри. У тебя все хорошо?

К потолку, покрытому листами тисненой жести, клубясь, поднимается дым. У меня просто руки чешутся. Вы поймете, как велика моя решимость бросить курить, если я вам скажу, что в кармане у меня при этом лежит пачка сигарет. Лежит, может быть, даже с прошлой недели, когда я выбросила остальные… Нет, с тех пор я надевала это пальто каждый день, поэтому вряд ли… Наверное, я все же купила ее в приступе безникотинового отупения. Сидя на столе, я щелчком достаю из пачки сигарету и прикуриваю от свечи (они горят на каждом столике — попытка Клуба создать «атмосферу»).

— Я думал, ты бросила, — говорит Джонз.

— Маньяна[5], — выдуваю я вверх облачко, отправляя его к остальному кружащему под потолком дыму.

Он смотрит на меня. По морщинкам, собравшимся у глаз, я понимаю, что мы вспомнили об одном и том же.

* * *

В тот вечер всю дорогу домой я бежала (в тот вечер, когда увидела, как Джона и Морган несутся вместе в зеленом «вольво»). В глазах у меня стояли красные помпоны болельщицы, валявшиеся за задним стеклом машины. И пока я бежала, они подпрыгивали, подпрыгивали, подпрыгивали при каждом ударе моих каблуков о мостовую.

Когда, толкнув наружную дверь с сеткой от комаров, я ворвалась в кухню, мама еще не спала. Она макала пекановое печенье в чашку кофе без кофеина. После пяти вечера никакого кофеина, никогда! Я схватила кока-колу и устремилась к себе в комнату, но меня остановил ее голос:

— А она без кофеина?

Я протянула баночку, чтобы она смогла посмотреть сама, но так, чтобы она не увидела моего лица. Грязь и слезы вызовут вопросы, а я знала, что грязь там есть. Слезы?.. Не помню.

— Хватит шататься с этим парнем, — сказала мама. — Я бы уже давно это прекратила, но твой отец и слышать не хочет. Говорит, что это не принесет вреда. — Она хмыкнула. — Не принесет вреда! Вы только посмотрите на нее: уже почти полночь, а она только-только заявилась!

Я не раскрывала рта, уставившись на лестницу, ведущую наверх, в спальню. В другой ситуации я бы начала визжать и орать по поводу этого «вреда», но в тот момент мозги у меня совершенно не работали из-за помпонов.

— Ну и видок у тебя! — продолжала мама. — Таскалась, наверное, по всему городу. Перед людьми стыдно — опять будут говорить…

Люди говорили, что правда, то правда. Говорили о маме: о том, как она ходит в продовольственный магазин за печеньем. И о папе: о том, как он ходит на почту к Долорес. Обо мне пока не говорили. Я еще не сделала ничего хотя бы наполовину такого же занимательного, как мама или папа.

— Спокойной ночи, мам, — сказала я, не давая ей времени на то, чтобы хорошенько завестись.

— Когда-нибудь ты пожалеешь, что не слушала меня, — ответила мама. — Когда забеременеешь и будешь думать, куда же это он подевался, твой красавчик.

У себя наверху я сдернула крышечку с банки колы и уставилась в окно. Еще до того, как я прикончила газировку, в стекло ударился камешек. Я подождала. Еще камешек, еще… Я все ждала. Может быть, я хотела немного помучить его, заставить поволноваться, почему я не выглядываю.

А ведь он мог просто подойти к двери и спросить, дома ли я. Несмотря на свои слова, мама разрешила бы ему войти и посидеть со мной (если только мы останемся внизу, а она будет поблизости). Но как-то в одном из фильмов, которые показывают в субботу вечером, мы увидели, как бросают камешки в окно, и решили, что теперь это будет нашим единственным способом общения. Нашим тайным способом. Как то секретное рукопожатие, которым, как принято считать, обмениваются масоны.

Я толкнула створку и открыла окно.

— Ну?

— Ну. — В свете, падавшем из окна, я видела, что лицо у него красное. Но не знала, из-за Морган это или из-за того, что он нагибался, подбирая камешки.

Подняв голову, он откинул волосы с глаз. И я решила простить его, хотя он и оказался таким же тупым, как все эти уроды. Именно из-за этого меня всю внутри корежило: как оказалось, мой лучший друг — урод.

Я перекинула ногу через подоконник и потянулась к ближайшей ко мне ветке дерева. Когда я хорошо ухвачусь за что-нибудь, то могу долго-долго висеть на руках. Ветка клонилась и клонилась вниз до тех пор, пока я не оказалась в четырех футах от земли. Тогда я отпустила ее и спрыгнула рядом с Джоной. Глаза у него были закрыты.

— Я внизу, — сказала я.

Его глаза открылись. Он не мог смотреть, как я это делаю: я не выношу катания на карусели, а Джона не выносит высоты.

Я понюхала воздух.

— От тебя несет Морган, — сказала я ему. — Вы что, проводили эксперимент по физиологии? — И я коротко рассмеялась, чтобы он понял, что мне это безразлично.

Он посмотрел на меня и нахмурился, как обычно — чуть-чуть. Я знаю, когда он хмурится, хотя могу этого и не видеть. Уголки глаз у него сужаются, как когда он улыбается, но по-другому, и лоб морщится. Насчет лба можно только догадываться, потому что он у него всегда закрыт черными волосами.

— Может, это и был эксперимент, — сказал он, — но только она об этом не знала.

— Что, даже не заметила? — спросила я.

— Да пошла ты, — ответил он, такой взрослый и безразличный, пахнущий потом Морган. Затем он достал пачку сигарет.

— Это она тебе дала? — спросила я опять.

— Нет. Вот, возьми — Он щелкнул по пачке и протянул мне сигарету.

Я взяла.

— Разве не с ней ты должен вот так стоять?

— Я же стою с тобой, — ответил Джонз.

Я выпускаю облачко дыма, которое сливается с клубами под потолком. Джонз смотрит на меня. По морщинкам вокруг глаз я догадываюсь, что он вспоминает о том же, о чем и я.