- Ты что читаешь? "Туманность Андромеды"?
Ну и как, нравится? Я, помню, зачитывался. А что за девочка к тебе ходит? Валя? Ну познакомь!
Мама не видела никого - ни Риты, ни Вали. Она жила своей, особой жизнью, где Рите не то чтобы не было места - ее кормили и одевали, о ней рассеянно, но постоянно заботились, - просто главное было вне дома: в театре и на концертах.
Иногда, свернувшись клубочком, тоскливо дожидаясь, когда мама возвратится из театра, Рита мечтала чем-нибудь заболеть - лежать пластом, гореть в огне, бредить, только не умирать, нет: смерть - это страшно. Когда-нибудь так, как с папой, будет и с, ней, и с мамой, вообще со всеми... Да, это страшно, не надо! А вот заболеть... Чтобы мать за нее испугалась, села у изголовья, взяла за руку, может, даже заплакала... Но как назло ничего серьезного не случалось, мелкие нападения вирусов проходили сами собой: "Лечишь - семь дней, не лечишь - неделя", - смеялась мама, - а когда однажды Рита переела мороженого и началась ангина, мама испугалась больше не за нее, а за себя.
- Ой, не подходи! - вытянула она как щит свои красивые, с длинными пальцами, руки. - Ангина жутко заразная! Не дай Бог заболеть! Отдели посуду, повесь полотенце от моего подальше. Нет, лучше я заберу свое в комнату. И молоко кипяти не в кастрюле, а в Кружке, договорились?
От обиды у Риты перехватило дыхание. Она молча разогрела молоко, бросила в него на глазок щепоть соды и ушла к себе, обжигая пальцы о горячую кружку. Даже за тряпкой возвратиться не захотела. Там, у себя, в крохотной комнатушке, глотая вперемешку с горючими слезами пенистую противную жижу - еще и температура скакнула черт знает куда, - Рита сказала себе, что мама ее не любит. Она любила отца и театр, никого больше. Теперь у нее остался только театр. И все. Дочь родилась по недосмотру - мама сама как-то проговорилась - и всю жизнь была, в общем, некстати.
Рите было уже четырнадцать, она думала о жизни постоянно, с утра до ночи, вертела ее в своих представлениях так и сяк, мечтала, надеялась и пугалась.
"Тебе нет до меня никакого дела", - мысленно упрекнула она мать и перестала учиться. Вот просто перестала, и все.
Была весна. Сияло мартовское холодное солнце, и последние лыжники больше стояли, опершись на палки, подставив солнцу розовые от загара лица, чем катались по влажной, уже не скользкой лыжне. Пахло водой, талым снегом, свободой. Рита бродила по улицам с мокрыми ногами и в мокрых варежках, отогреваясь в кино. Девчонки ужасались ее отваге: ведь скоро экзамены, и могут не взять в девятый, отправить в ПТУ или еще куда. Ей было отчаянно все равно.
"Пускай! - ожесточенно твердила она себе. - Пусть вызовут мать. Пускай побегает!"
Но маму почему-то не вызывали, никто о Рите не беспокоился, и она, погуляв, поскучав, сдалась и явилась однажды в класс - сама, добровольно. Тем более что налетел какой-то циклон, яркое солнце скрылось за хмурыми тяжелыми тучами, повалил сырой снег, на ходу превращаясь в ледяной, пакостный дождь, под ногами образовалось жуткое месиво из грязи, снега, воды, и какие уж там прогулки, какая свобода... В классе хоть было тепло, ниоткуда не дуло. И была верная Валька, и Сашка вдруг взял да влюбился, и на истории-литературе-обществоведении было, надо признать, здорово интересно, а математику-физику-химию Рита списывала у Сергея или у того же Сашки.
О папе она скучала так, что разрывалось сердце.
С ним советовалась, ему все рассказывала, иногда упрекала, что бросил ее одну навсегда, а ей так его не хватает!..
* * *
- Завтра премьера, пойдешь? Столько лет не ставили "Трубадура"!
Мама положила перед Ритой пропуск. Золотом сверкали волосы, синим светом сияли глаза. - - Мне некогда, - хмуро ответила Рита и отодвинула от себя пропуск. - У нас контрольная, - соврала она.
- Подумаешь, контрольная! - фыркнула, как девчонка, мама. Контрольная преходяща, искусство вечно! Ну спишешь у своей Вали. Кстати, пропуск на два лица.
Но Рита все равно не пошла. Весь вечер просидела у телевизора, злясь на себя и на маму, молча жалуясь папе, чувствуя такое огромное одиночество, что когда зазвонил телефон, бросилась к нему как к спасению.
- Мама еще не пришла? А ты почему не в театре? Эх, жаль, я не смог!.. Передай, что звонил, хорошо? Позвоню завтра. Але, ты меня слышишь?
- - Слышу, - буркнула Рита и бросила трубку.
Это был Аркадий Семенович - громогласный, толстый, в очках. И вечно у него было отличное настроение, и вечно он хохотал на весь дом, и пахло от него дорогими сигаретами, хотя Рита ни разу не видела, чтобы он курил, и он дарил цветы маме, а Рите - как маленькой, шоколадки.
- Ну что ты, Аркадий, - радовалась мама, принимая цветы. - Мне и так некуда их девать.
- Не умею приходить к женщине без цветов, - самодовольно басил Аркадий Семенович. - Просто не получается.
И они радовались вдвоем, вместе.
Правда, при Рите он приходил редко. Чаще при ней уходил. Где он работал, что делал, Рита не знала, но когда ее не было, когда была она в школе или шлялась по улицам, Аркадий Семенович часто оказывался в их доме. Не каждый, конечно, день, потому что мама очень много работала, но часто. Вернувшись, Рита видела сияющее лицо матери, немытые фужеры в мойке, свежий букет в керамической вазе, а иногда Аркадия Семеновича, если не успевал он уйти. Если же успевал, то пахло его сигаретами - в комнате и на кухне, и особенно в ванной. Легкий одеколон, сигареты и еще что-то - неясно тревожное, чуть уловимое, мужское. Рита смотрела мимо виноватых глаз матери.
- Будешь кушать? Садись! Правда, первого сегодня нет, но зато я купила бифштексы, сейчас разжарю. Ой, нет, пора на репетицию: вечером у меня спектакль.
- Да я сама все сделаю, - говорила Рита.
- Тогда и мне. Жрать хочется зверски!
- Почему ты так говоришь, мама?
- Как? - терялась мать.
- Так грубо, - беспощадно поясняла Рита.
- Извини, ты права.
Мать съеживалась, тускнела, и Рите становилось немного легче.
- А когда мы поедем к папе?
Это был второй удар, безошибочный.
- Ну ты же видишь, какая погода, - оправдывалась мать. - На кладбище сейчас не пройдешь. Вот растает снег...
Рита молчала. На самом деле ей вовсе не хотелось ехать за город в холодном автобусе по тряской дороге - папа и так был все время рядом, просто невыносимо было видеть мать столь счастливой. Однажды Рита все рассказала Вале. Та слушала молча, серьезно. Круглое лицо с татарскими скулами, узкими горячими глазами и пухлым ртом оставалось непроницаемым. Не играли ямочки на щеках, и она не перебивала, как всегда, Риту. Потом обняла верную свою подружку, прижала к себе.
- Она у тебя такая красивая, молодая. Сколько ей лет?
- Да уже почти сорок! - возмущенно воскликнула Рита.
