Однажды после полудня отец остановил машину перед отдаленной фермой. Он вышел и кивнул в сторону маленького мальчика, игравшего во дворе: «Останься с ним, мне надо сказать пару слов его матери». Он протянул нам две шоколадки и исчез в доме. Время шло, мы с мальчиком много раз спели «Братца Якова», погонялись за курами, шумно разбегавшимися от нас, теряя перья. Но больше мы не знали, чем заняться. Наступала темень, у меня заканчивалось терпение. Отец сказал мне, чтобы я оставалась на месте, но ноги уже отказывались меня слушаться. Я позвала его. Ни звука. Я приблизилась к дому. Никого. Я заметила сарай и решительно направилась к нему. Он был закрыт на два засова. Я приподнялась на цыпочки, чтобы дотянуться до задвижек, и с большим трудом приоткрыла дверь. В полумраке я различила вязанки сена, орудия земледелия, вилы, верстак. И я увидела его. Он изменял моей матери.
Мне было четыре года.
Чуть позже отец вернулся в машину, куда я, надувшись, спряталась. И мы снова отправились в путь, как если бы ничего не произошло, как если бы небо не стало вдруг черным и гнетущим. Понял ли он, что я его видела? Не думаю. Он казался спокойным, насвистывал даже. Я молчала, дорога покачивалась перед моими глазами, полными слез. Я еле сдерживала рыдания. Я абсолютно не имела понятия о том, что означало «заниматься любовью», но я знала, что отец виноват. Как он мог поступать так с матерью? И со мной, с его маленькой дочкой? Когда мы доехали, моя грусть переросла в ярость. Я выпрыгнула из машины и побежала к матери, чтобы все ей рассказать. Никто не проронил ни слова во время ужина. Я пошла спать. Прижавшись к брату в темноте, лежа под одеялом, я услышала крики и плач матери. Она угрожала бросить его. «Сейчас будет взрыв», — заключил брат, засыпая.
На следующий день все вошло в свою колею. У матери не хватило решимости забрать нас и уйти. Отец никогда не вспоминал об этом инциденте и ничего не поменял в своем поведении. Но разница для меня теперь была в том, что я знала, что произошло. И возмущение уже не покидало меня. Понемногу оно переросло в обиду на них обоих за то, кем они были.
Годы спустя родители оставили пекарное дело и открыли кафе. Там отец угождал посетителям за стойкой или на террасе. Сколько раз я слышала от него: «В любом случае я предпочитаю друзей семье». Думал ли он так на самом деле? Я, делая уроки за столом в глубине зала, держала ушки на макушке, как все дети; и мне было плохо, мне не хотелось жить. Я выросла, стала златокудрой красоткой, но голос во мне все время повторял: «Ты не способна понравиться мужчине».
Отец не скрывал своей ненависти к арабам. В 16 лет я влюбилась в молодого араба, мне нравились его черные глаза. В то время родители купили гостиницу. По ночам я спускалась по стене, чтобы присоединиться к подружкам-сверстницам и отправиться в город. По хорошо отрепетированному сценарию я закрывала дверь своей комнаты и шла в ночной рубашке в туалетную комнату, где предусмотрительно прятала вещи в груде белья. В туалете, окна которого выходили во двор, я переодевалась, спускала воду для достоверности и, пока родители смотрели телевизор, исчезала до шести утра. Когда отец узнал об этом, я получила первую в жизни оплеуху, сдобренную потоком ругательств. Я была в шоке. Как этот человек, который унижал мою бедную мать, мог упрекать меня за безобидную любовную интрижку? Я огрызнулась: «Ты не можешь меня учить, потому что сам заставляешь мать страдать». Он запретил мне его осуждать. Моя ярость удвоилась.
Еще больше отец не любил журналистов. Они совали нос куда не надо и рассказывали черт знает что. Я же в 17 лет начала догадываться, что окружающий мир намного шире, богаче, свободнее, чем мирок моих родителей. Я поняла, что остаться с ними — значит похоронить себя. Или хуже: стать такими же, как они. Тогда я выучилась на юриста и нашла работу в администрации города Пуатье, где, впрочем, умирала от скуки. «А журналистика? Ты не хочешь стать журналистом? Скоро освободится место внештатного корреспондента спортивной рубрики в газете "Сентр-Пресс"», — предложила мне подруга. С детства я мечтала стать великим репортером. И я ухватилась за этот шанс. В будние дни работала в администрации, а уикэнды проводила на спортивных площадках, получая 10 сантимов за строчку и 1 франк за фотографию.
В один прекрасный день я все бросила, чтобы поступить в Страсбургский университет учиться на тележурналиста. И получила диплом.
Теперь я была журналисткой в редакции региональной компании третьего национального канала «Франс-3 — Лотарингия» в Нанси и специализировалась большей частью на новостных передачах местного масштаба. У меня было одно желание — сбежать оттуда. Происшествия, закрытия заводов, манифестации — все это в полутораминутных роликах — надоели мне. Я часто предлагала делать более длинные, детальные репортажи, которые могли бы лучше осветить человеческие судьбы. Например, о профессиональном и личном участии лотарингских пожарных в серьезных техногенных катастрофах, таких как падение самолета на гору Сент-Одиль. Или об обете молчания монахинь-кармелиток из Вердена. Вот что меня интересовало. Сколько было усмешек, когда я снимала сюжет о Женевьев де Фонтене! Ведь создательница конкурса «Мисс Франс» родом из Лотарингии. Эта женщина, над которой все смеялись, показалась мне интересной. Ее концепция элегантности, далекая от современных ультрамодных тенденций, ее представления о том, как должна выглядеть порядочная молодая девушка, сразили меня. Я обнаружила под ее крикливыми шляпками скрытую печаль и ценности, которые она непреклонно отстаивала. Сегодня она — уже своего рода икона в мире моды, и ее смелые высказывания на самых крупных телевизионных каналах покоряют сердца. Она продолжает смешить, но теперь к ней прислушиваются.
Однажды катастрофа прервала привычный ход жизни. В январе 2001 года в индийском Гуджарате произошло разрушительное землетрясение. Вместе с добровольцами из Нанси поехала и я, как представитель местной телекомпании «Франс-3 — Лотарингия». Мы прибыли на опустевшие земли на северо-западе Индии, где землетрясение унесло жизни 30 тысяч человек и оставило после себя 250 тысяч раненых. Добровольцы направились в отдаленные деревушки, забытые международными гуманитарными организациями. Человеческое достоинство индийцев, сила взаимопомощи на фоне страшного несчастья потрясли меня. Я поняла, почему я выбрала эту профессию. Есть много причин, которые склоняют людей к выбору профессии журналиста, — власть, которую она дает, желание странствий, интерес к человеческой психологии или к функционированию общества, поиск истины. Стоит ли искать причину в каждом случае? Моя же заключалась в том, чтобы, предоставляя слово тем, у кого нет другой такой возможности, раскрыть секрет их преданности своему делу.
Итак, первая часть моей мечты обрела очертания, осталось только снова не погрязнуть в рутине монотонной жизни… Годы бежали, мне было под сорок, пришло время прислушаться к своим желаниям, уйти от обыденности, которая вела к разочарованиям. Я хотела немного пожить по-настоящему, прежде чем умереть. И сделать то, для чего я была создана.
По возвращении из Гуджарата я залезла в Интернет и постепенно заинтересовалась Афганистаном. На сайтах были размещены пейзажи, от красоты которых останавливалось дыхание. Новости же были ужасающими.
