Анжела не поблагодарила мадам в прямом смысле этого слова, но признательно посмотрела на нее и заторопилась по коридору вслед за горничной. В это время — за час до того, как звук гонга возвестит обед, — в доме было тихо, как в пруду. Гладкие плитки мраморного пола, как вода, отражали черную испанскую мебель из дуба; радужные пятна лежали там, где солнечному лучу удавалось пробиться сквозь щель в плотно прикрытых зеленых ставнях. Полумрак придавал дому таинственность, закрытые окна, как драгоценность, хранили прохладу.
Донья Миранда, в отличие от большинства женщин ее круга, любила окружать себя цветами; Анжела и горничная миновали не одно «нагромождение» тяжело пахнущих букетов. Их аромат сливался с дымом сигареты мужчины, нетерпеливо ожидавшего в салоне. Рассеянно затушив в ее одном из цветочных горшков на этажерке, он сделал шаг навстречу вошедшим.
Дом Фелипе слишком поздно сообразил, что сделал, и раздраженно пробормотал себе под нос ругательства. И почему женщины так любят эту ерунду? И его мать в том числе! Цветы предназначены для того, чтобы расти в саду, а не в доме.
— A, buenos dias, senorita![4]— Он низко склонился перед невестой, потом взял ее руку в свою и легко поцеловал. — Надеюсь, я не обрушился на вас с визитом в неподходящий момент? Донья Миранда сказала что-то вроде того, что вы закрылись от всего мира со своей портнихой… Но даже портних приходится отсылать, когда надо решать другие, более важные дела. А речь идет об оправе для сапфирового кольца!
— Неужели? — В голосе Анжелы не было особого энтузиазма. Она бросила на говорившего мимолетный взгляд и прошла в салон, который дон Фелипе только что покинул. — Я была на примерке своего подвенечного платья, сеньор, но, конечно, подобные вещи вряд ли представляют важность или интерес для мужчины.
Ее тон был очень сух. Не будет преувеличением сказать, что дон Фелипе был потрясен. Он посмотрел на Анжелу гораздо пристальнее и взволнованнее, чем она на него, отметил, что на ней светлое льняное платье, а выгоревшие на солнце волосы перехвачены лентой в тон, из-за чего девушка казалась по крайней мере на четыре года моложе своих девятнадцати. В который раз дон Фелипе подумал, что в общем-то она — довольно интересное и загадочное маленькое создание.
Несомненно, такое впечатление возникло потому, что девушка была наполовину англичанкой. Он сам провел в Англии несколько лет жизни, обучаясь в известной частной школе, и видел девушек, подобных Анжеле, на званых обедах в английских загородных домах. Если не знать заранее, никто бы не догадался, что она испанка и по происхождению, и воспитанию, несмотря на то, что ее отец — англичанин.
Родилась она здесь, на этой самой вилле, где солнце выжигает всю траву до единой былинки и холмы стоят сухие и пожелтевшие по крайней мере три пятых года. Оставшиеся месяцы были достаточно влажными, чтобы вызрел урожай и даже самый простенький сад превратился в чудесный букет. В это время приезжали жаждущие солнца туристы, чтобы наслаждаться великолепными восходами и закатами, как губки впитывая буйство красок.
Но, невозмутимый от природы, темперамент вроде английского неизбежно должен быть до определенной степени сопротивляющимся, и внучка доньи Миранды никогда не станет стопроцентной испанкой. Донья Миранда, разумеется, старалась изо всех сил искоренить типично английские недостатки и предотвратить возможные нежелательные случайности, но сама же находила, что опека не увенчалась полным успехом. Она воспитывала Анжелу с рождения, потому что мать девочки была слишком слаба и умерла при родах. Незадолго до них ее муж-иностранец погиб из-за несчастного случая при верховой прогулке, и потрясение, которое пришлось пережить, роженице, оказалось слишком сильным. Старой опытной женщине пришлось заняться воспитанием ребенка, которое отнюдь не было традиционным с точки зрения строго соблюдающих традиций испанцев.
Разумеется, Анжеле внушили все необходимые понятия и убеждения, касающиеся достойного поведения и умения держать себя в обществе. Но ее также и отсылали в школу, что противоречило давно устоявшимся обычаям женщин Казента д'Иальго. А вдобавок к этому обучению девочка побывала в весьма современной высшей школе в Швейцарии, набралась разнообразных идей, и у нее появились взгляды, абсолютно не свойственные испанке.
По крайней мере, так решил дон Фелипе, когда его представили Анжеле на встрече, устроенной ее бабушкой. Сказать, что он влюбился в нее, было бы, пожалуй, преувеличением. Но девушка была красива — даже больше, чем просто красива, — и очаровательна. И несмотря на некоторую долю агрессивности, в разумных пределах покорна.
Конечно, не настолько, как ее кузина Джакинта, на которой он когда-то подумывал жениться. Обретя убеждения, Анжела еще не успела обрести смелость их отстаивать. В общем-то она была робкой и застенчивой, что предвещало довольно приемлемый брак, если, конечно, поощрять эту робость и застенчивость.
Дона Фелипе притягивала ее внешность. Может быть, все дело было в необычно светлых волосах или небесно-голубых глазах и трепещущих ресницах, а может — в упрямом маленьком подбородке и капризном ротике. Но самое главное — девушка обладала поместьями, которые очень удачно граничили с его землями. Объединить их стало для Мартинеса чем-то вроде навязчивой идеи.
Донья Миранда была с ним согласна, так же как и многочисленные дядья и тетки со стороны Идальго. Этот брак казался всем замечательной идеей. Дело было только за тем, чтобы уладить все детали, поставить подписи на бумагах и тому подобное.
Но само собой, девушке требовалось дать какие-то основания того, чтобы с нетерпением ждать брака. Предположительно одной из весомых причин стало бы ощутимое пополнение гардероба. Дон Фелипе одарил невесту расчетливой, но в то же время, как ни странно, очаровательной улыбкой и протянул футляр с кольцом, чтобы девушка посмотрела на украшение.
— Это, пожалуй, самый безупречный сапфир из всех, какие ты когда-либо увидишь в своей жизни, — сказал он, наблюдая, как Анжела открывает футляр и разглядывает довольно громоздкий перстень.
Анжела вынула кольцо из атласной коробочки и надела на палец. Оно было тяжелым и каким-то неуютным. Девушка не особенно любила сапфиры и торопливо сняла кольцо.
— Это действительно великолепный камень, сеньор, — вяло согласилась она.
Дон Фелипе с легким сарказмом улыбнулся, сверкнув ослепительно белыми зубами, темная бровь поползла вверх.
— И это все, что ты можешь сказать? Ты не впечатлена? Ни капли?
— Напротив, — натянуто уверила Анжела, — я весьма впечатлена, сеньор.
Продолжая улыбаться, он взял ее за руку и снова надел перстень на палец — который вскоре будет обременен еще и обручальным кольцом — и обнаружил, что кольцо очень велико.
— Ты должна дать мне одну из твоих перчаток, cara[5], — сказал он. — Тогда я буду уверен, что новая оправа окажется тебе впору. Что до ее формы, я думаю, ты можешь оставить это на мое усмотрение.
