Вместе со своей сестрой Фредерик управлял фотомастерской их дяди, но, талантливо работая с камерой, он был совершенно не способен заниматься финансовой стороной дела. Их дело было на грани полного краха, когда появилась Салли — одинокая юная девушка, над которой нависла смертельная опасность. В благодарность за их помощь, она взяла управление делами мастерской на себя, и ее навыки и умение вести бухгалтерские книги, должным образом проверять счета спасли фирму от банкротства.
Дело процветало. Теперь у них работало полдюжины помощников, и Фредерик мог заняться тем, что интересовало его более всего — частным сыском. В этом ему помогал Джим Тейлор, старый приятель Салли, ранее служивший мальчиком на побегушках в фирме ее отца; Джим обожал популярные романы определенного сорта, какие печатались в дешевом журнальчике «Негодяйка Пенни», и слыл в Сити редкостным сквернословом. Он был на два-три года моложе Салли. Во время первого их «дела» он и Фредерик схватились с самым опасным головорезом в Лондоне и убили его. В этой схватке оба они чудом остались живы, но оба знали с тех пор, что могут положиться друг на друга даже под угрозой смерти.
Трое молодых людей — Салли, Фред и Джим — во всем были на равных. Фредерику хотелось бы большего. Чего он, впрочем, и не скрывал: он любил Салли, любил всегда, он хотел жениться на ней. Ее чувства были сложнее. Временами она признавалась себе, что обожает его, что на свете нет никого обворожительнее, талантливее, храбрее, забавнее его, — иногда же приходила в ярость, считая, что он тратит свои таланты впустую, вечно возится с какими-то механизмами, либо, переодевшись, рыскает с Джимом по улицам Лондона, а то и вообще ведет себя, как мальчишка, не зная, чем себя занять. Что же до любви… Если кого-то она точно любила, то это был дядюшка Фреда, Вебстер Гарланд, ее формальный партнер по фотобизнесу, не слишком опрятный добряк и истинный гений, способный создать высокую поэзию из света и тени, показать ее в выражении человеческих лиц. Вебстер Гарланд и Чака — да, их она любила. И любила свою работу.
Фред?.. Что ж, ни за кого другого она замуж не выйдет. Но и за него не выйдет тоже. Пока не вступит в силу Билль о собственности замужних женщин.
Это вовсе не значило, что она ему не доверяла; нет, она сотни раз говорила, что это дело принципа: допустим, однажды она станет совершенно независимой, партнером в каком-то другом бизнесе, с собственным капиталом, имуществом; но как только священник объявит их мужем и женой, все, до последней мелочи, ей принадлежавшее, становится (в глазах закона) собственностью ее мужа — это же совершенно нетерпимо! Фредерик протестовал, предлагал заключить официальное соглашение, клялся, что никогда не коснулся бы ее собственности, просил, умолял, приходил в бешенство, швырял все, что подворачивалось под руку, а потом смеялся над собой и над ней — все было напрасно. Она оставалась непоколебима.
В действительности все было не так просто, как изображала она. Билль о собственности замужних женщин был принят в 1870 году, он устранил ряд несправедливостей, однако не коснулся наиболее существенных из них; но Фредерик ничего не знал об этом законе, не знал, что собственность Салли, при определенных условиях, могла официально оставаться за ней. Однако Салли, не будучи уверена в собственных чувствах, крепко держалась за свой принцип и скорее боялась, что новый билль пройдет, ибо это заставило бы ее принять, наконец, то или иное решение.
Недавно дело кончилось ссорой, они словно охладели друг к другу, неделями не встречались и не разговаривали. И тут Салли с удивлением обнаружила, как остро не хватает ей Фреда. Именно он был тем человеком, с которым следовало бы обсудить всю эту историю с «Англо-Балтом»…
Она убрала со стола кофейные чашки и, раздраженно гремя ими, думала о его дерзком живом нраве, о его соломенных волосах… Нет, пусть придет к ней первым; ей-то надо заниматься настоящим делом.
Встряхнув головой, она села за стол, открыла папку с вырезками и начала читать об Акселе Беллмане.
Глава втораяШотландский волшебник
Приятель Салли Джим Тейлор (когда не занят был укреплением своих знакомств в криминальном мире, или не играл на скачках, или не флиртовал с хористками и молоденькими барменшами) немало времени отдавал сочинению мелодрам. У него была страсть к сцене. Роза, сестра Фредерика (недавно она вышла замуж за весьма респектабельного священника), была актрисой, когда они встретились впервые; она-то и распалила в нем интерес к этому, уже и так горевший ярким пламенем благодаря его многолетней преданности дешевым журнальчикам, как, например, «Волнующие истории для британских парней» и «Попрыгунчик Джек, гроза Лондона». Он написал с тех пор несколько пьес, от которых кровь стыла в жилах, и, не желая тратить свой гений на второсортные труппы, отправил их прямо в театр «Лицеум» на рассмотрение великого Генри Ирвинга.[2]Правда, с тех пор он не получил оттуда ничего, кроме вежливого уведомления о получении.
Он проводил вечера в мюзик-холле, не среди публики, а там, где было интересней всего, — за кулисами, среди плотников, рабочих сцены и осветителей, не говоря уж об артистах и хористках. Он работал в нескольких театрах, постоянно учился, и в тот вечер, когда мисс Уолш посетила Салли, выполнял всевозможные работы за кулисами мюзик-холла «Британия» в Пентонвилле.
Именно там и случилась с ним самим весьма таинственная история.
Одним из артистов, значившихся в программе, был фокусник Алистер Макиннон — молодой человек, который, едва появившись на лондонской сцене, мгновенно приобрел громкую славу. Среди прочих своих обязанностей Джим должен был вызывать артистов из гримерных незадолго до их выхода на сцену; он постучал в дверь Макиннона и крикнул: «Пять минут, мистер Макиннон!» — но, к его удивлению, ответа не услышал.
Он постучал еще раз, погромче. Опять никто не ответил. Зная, что ни один артист, если это в человеческих силах, не оставит вызов без внимания, Джим открыл дверь, чтобы проверить, у себя ли Макиннон.
Он был там: в вечернем костюме и гриме — набеленное лицо, угольно-черные глаза. Он сидел перед зеркалом, обеими руками вцепившись в подлокотники деревянного кресла. Рядом с ним стояли двое мужчин, оба также в вечерних костюмах; один был невысокий, добродушного вида, в очках, другой — крепко скроенный верзила, поспешивший, когда Джим заглянул в комнату, спрятать за спину короткую трость, налитую свинцом. Он забыл о зеркале: Джим прекрасно видел ее.
— Пять минут, мистер Макиннон, — повторил Джим еще раз; его мозг работал с бешеной скоростью. — Я подумал, может быть, вы не услышали.
— Все в порядке, Джим, — сказал маг. — Оставь нас, пожалуйста.
Небрежно окинув взглядом незнакомцев, Джим кивнул и вышел.
«Что же мне теперь делать?» — лихорадочно думал он.
Большая группа рабочих сцены молча стояла наготове, ожидая конца номера, чтобы сразу же сменить декорации. Над ними на колосниках осветители ждали своего «выхода»: по сигналу они должны были менять цветные желатиновые пластины перед газовыми светильниками или поворачивать горелки вверх либо вниз, в зависимости от того, как ярко требовалось осветить сцену. За кулисами собралось и еще несколько актеров в ожидании номера Макиннона: он был феноменом в своем жанре, и они хотели видеть его выступление. Джим пробрался сквозь тьму и полумрак, пока близилась к концу ария сопрано, завершавшаяся хором, и стал на свое место сбоку, у занавеса, возле огромного железного колеса.
