Последовало долгое молчание. Никто дохнуть не смел. Наконец Перси осторожно приблизился к краю, ухватил злосчастного приятеля за запястья и потянул. Едва ноги перемазанного в глине Гэра оказались на поверхности, как он отчаянно забился, вцепился мертвой хваткой в Перси и принялся рваться прочь от зловещей ямы. Оказавшись в безопасности, бедняга огляделся: на лицах окружающих ясно читались и страх, и жалость, и то, что они ничуть не сомневаются, какая судьба постигнет несчастного, упавшего в могилу. И тут смысл происшедшего дошел до него. Он вцепился в отвороты куртки Перси с безумием отчаяния.
— П-перси! — В лице Гэра не было ни кровинки. — Кто упал в могилу, вырытую для другого, с-следующий на очереди на тот свет. — Поскольку тот не издал ни звука, Гэр попытался вытрясти из приятеля ответ, вцепившись еще крепче в многострадальные отвороты. — Ведь так?
Но Перси только крепче сжимал зубы и молчал. Тогда Гэр выпрямился, выпустил приятеля и обратился к остальным в надежде услышать опровержение:
— Ведь так оно и есть?
Все только пятились от него, качали головами и тоже избегали смотреть в глаза. В отчаянии он обернулся к леди Маргарет, но, увидев мрачное и даже трагическое выражение на хмуром лице старухи, впал в настоящую панику.
— Я умру. — Гэр пошатнулся.
— О нет… — Чарити закрыла лицо руками. Поверить невозможно, что такое происходит наяву! Несчастье за несчастьем! Страдальческий стон вырвался из глубин ее существа.
И, оттолкнув перепуганного барона, она кинулась бежать, прямо по зеленому лугу — прочь от этих гнетущих взглядов, от могилы и от опустевшего дома, от коварного моря и всего остального, что напоминало ей о невосполнимой утрате. Она неслась, ничего не видя от слез и рыдая в голос. Наступила на мокрый подол, чуть не упала. Кое-как подхватила черную ткань юбки и помчалась еще быстрее.
— Мисс Чарити! — крикнул опомнившийся барон. — Стойте! Куда вы?
Но она не останавливалась, ее черная вуаль вздувалась как парус, а длинные светлые волосы развевались на ветру. Барон буркнул что-то сердитое и устремился за ней.
Однако бежать барон желал не иначе, как сохраняя величественность осанки… Его движение затрудняли модные обтягивающие короткие штаны, свирепо накрахмаленный воротничок и туго завязанный галстук. Барон, прямой как палка, с высоко задранным подбородком, шустро месивший луг мускулистыми ногами, был похож на громадного, распушившего перья тетерева-глухаря, приступившего к брачным играм. Взгляд его был прикован к подобранным юбкам и мелькавшим белым лодыжкам бегущей впереди девушки, и он совсем забыл глядеть себе под ноги. Когда расстояние между бароном и беглянкой стало сокращаться, он глубоко угодил одной ногой в топкую грязь. Барон попытался удержать равновесие, но тут и вторая его нога ступила в грязь, дернулась, подвернулась, и барон упал. Правую ногу его пронзила острая боль, пробежала по позвоночнику, рассыпалась в мозгу фейерверком.
— О Боже! — Барон сел, вцепился в лодыжку, которая была как в огне, и принялся раскачиваться от боли. Между тем на дальнем конце луга беглянка перевалила через холмик и исчезла из виду.
Чарити ничего не видела перед собой, но довольно быстро приближалась к лесочку, покрывавшему склон долины. Сердце ее колотилось, она задыхалась. Позади оставался шлейф напастей, из-за которых ей так и не удалось проститься с отцом, похороны которого превратились в фарс. Впереди поджидало темное будущее, в котором только одно было определенным: бедность. А между прошлым и будущим зияла холодная бездна, разверзнувшаяся в ее душе после безвременной кончины отца. Она бежала без цели, не думая о направлении, по залитым солнцем полям и лугам.
А неподалеку по лондонской дороге с бешеной скоростью мчался черный, с высокими колесами фаэтон, запряженный парой красавцев вороных. Породистые кони летели птицами, гривы их развевались, ноздри были раздуты. На такое стали бы оглядываться в любой части королевства, даже в пресыщенно-равнодушном Лондоне. Ну а в провинциальном Девоншире модный фаэтон, запряженный вороными, производил настоящую сенсацию на всем пути следования.
Правил фаэтоном джентльмен, одетый во все серое. Голубино-серый тон, в котором был выдержан его наряд, был безупречно нейтральным и явно выбран для того, чтобы смягчить впечатление от очень уж броской внешности самого джентльмена. На безукоризненный стоячий воротничок, повязанный иссиня-черным галстуком, ниспадали с продуманной небрежностью, которая вошла нынче в моду, волосы, черные, как вороново крыло, чуть вьющиеся у висков. Лицо с чистыми чертами и надменно выпяченной челюстью было цвета темной бронзы. Глаза того же светло-серого оттенка, что и его одежда, сверкали ястребиной яростью.
Рейн Остин, виконт Оксли, оторвал взгляд от дороги и покосился на смятый номер «Тайме», лежавший на кожаном сиденье рядом с ним. Светлые глаза сузились, желваки на скулах так и заходили.
— Замуж выходит, дрянь! — злобно прошипел виконт, отыскивая глазами крупно набранный заголовок. Он не смог удержаться и снова прочитал: «Помолвки: Саттерфилд — Харроу-форд». Да. Речь в газете шла о мисс Глории Саттерфилд. Сообщалось, что эта девица собирается вступить в брак с виконтом Харроуфордом… с этим худющим, нелепым Арчи Латтимером, который недавно стал виконтом. — Ну и прекрасно! Пусть эта дрянь выходит за сей высохший гриб в образе человека. Она получит то, что заслужила: вялого мужа, холодную постель и возможность до конца жизни размышлять о том, что она могла бы быть замужем за мужчиной! — Его могучие руки бессознательно сжали вожжи. Вороные наддали.
Дело было не в самой мисс Саттерфилд, отнюдь не утрата девицы замечательной внешности и безупречной родословной привела его в такое раздраженное состояние. Вся загвоздка в том, что не впервые у него из-под носа уводили дебютантку, за которой он так прилежно ухаживал… В третий — черт возьми, в третий! — раз его обходил на финише какой-то светский бездельник, пугало огородное, зато с незапятнанным гербом, из уважаемой семьи и ведущий пристойный образ жизни. Второй год под ряд его унижают на глазах всего лондонского света!
Виконт повел широкими плечами, которые так и распирали сюртук на шелковой подкладке, и его полные, чувственные губы сжались в тонкую линию. Перед его мысленным взором встала картина: назидательное покачивание головой, с трудом скрываемые смешки. Вот с чем ему придется мириться, когда он вернется в Лондон. Все последние шесть лет высший свет давал ему более чем явно понять, какого он, свет, о нем мнения, и на мгновение он даже подумал с отчаянием, что титула и денег все же недостаточно, чтобы преодолеть предубеждение против него.
Внешность уже делала виконта чужим в глазах света — это ни для кого не было тайной. Его волосы были немыслимо черные — пусть шелковистые и элегантно подстриженные; его кожа темнела от загара, который он привез из тропиков, где жил и мужал под палящим солнцем Барбадоса. В совокупности это придавало ему сумрачный и чужестранный вид, отчего его самые что ни на есть английские предки выглядели фальшивыми, банальное появление на свет в Англии — сомнительным, а детские годы, проведенные в Суссексе, — и вовсе выдумкой.