Известно что…
…распутная девка… гулящая… таким вот и ворота дегтем мажут, и окна бьют, и косы стригут, чтоб честных людей в заблуждение не вводили.
Евдокия замерла. Косы стало неимоверно жаль. Единственная красота — и той лишиться…
— Дуся! — Аленка, как обычно, вошла без стука. — С тобою все ладно?
— Все. — Евдокия решительно за косу взялась — нет, не резать, но заплетать.
— Врешь.
— Вру, — призналась она, сражаясь с лентой. Вот диво, прежде-то коса сама собой плелась, руки знали работу, и сама она, привычная, скорая, успокаивала. Теперь путаются прядки, а лента выскальзывает. — Я… я, кажется… замуж выйду.
Сказала и ленту выпустила.
А гребень и того раньше упал. Евдокия же, разом лишившись сил, в кресло опустилась.
И вправду выйдет…
— За кого? — Всего ужаса новости Аленка не желала осознавать, но гребень подняла и ленту тоже и, бросив в шкатулку, другую достала — ярко-красную…
…куда Евдокии такие носить?
Яркое — это для девиц юных, ей же полагается…
…да разве она нынешней ночью не нарушила все мыслимые и немыслимые правила, не говоря уже о законах божеских?
И людских?
— За Лихослава…
Евдокия вытянула руку, которая позорно и мелко дрожала:
— Вот.
Камень в перстне налился тяжелой непроглядной чернотой.
— Красота! — оценила Аленка. — Поздравляю!
И ленту подобрала.
— Только если вдруг передумаешь, то сразу ему не говори.
— Почему?
— Он обидится и колбасу носить перестанет, — резонно заметила Аленка. — Тогда мы умрем с голоду…
Аргумент был весомым.
Впрочем, Евдокия не передумает… наверное.
— Но платье тебе я сама выберу. И остальное тоже. А то ты так и пойдешь, в суконном…
Евдокия кивнула.
Замуж.
Она и вправду выйдет замуж… за Лихослава, который…
…который что?
Что она вообще о нем знает?
…он ласковый и нежный. И губы у него сухие. А когда он Евдокиино имя произносит, то сердце стучит…
…чуткий…
…и десять лет провел на Серых землях, чтобы семье помочь…
…ему деньги нужны.
А Евдокия — так, приложением… и, быть может, честнее было бы с Грелем связаться, контракт подписать, чтобы он, Грель, в женины дела не лез. Она же в свою очередь и в его не полезет… и жили бы, женатыми, да каждый своей жизнью…
— Глупости какие-то думаешь, — сказала Аленка и за волосы дернула.
— Если бы…
Деньги — это не глупость, это реальность куда более ощутимая, нежели эфемерные чувства. Да и не говорил ничего Лихослав о чувствах.
Кольцо оставил, это да, но…
Евдокия повернула перстень камнем внутрь.
— Глупости. — Аленка не собиралась отступаться. — Знаешь, мне порой хочется тебя поколотить… деньги, деньги, деньги… ты ничего, кроме этих денег, не видишь.
— А что должна?
— Не знаю. Что-нибудь. Дуся, я не говорю, что деньги — это не важно. Важно.
…маменькин дом, купленный за сто двадцать тысяч лишь потому, что стоит он на главной улице, аккурат напротив мэрова особнячка…
…и шелковые обои…
…и обои бумажные, разрисованные в сорок цветов, а поверху еще золоченые…
…и полы дубовые…
…стекла в окнах заговоренные, особо прочные…
…трубы и водопровод… котел с подогревом в подвале… дрова для котла…
Деньги — это та же люстра из богемского хрусталя, которой маменька немало гордилась, потому что подобной красоты ни у кого-то в Краковеле не было, и сам мэр захаживал, любовался…
…и мебель резная, с позолотой. Аленкины любимые стулья, обтянутые гобеленовой аглицкой тканью да подложенные конским волосом…
…и наряды.
…драгоценности.
…столовое серебро и тот ужасающего вида парадный сервиз на шестьдесят персон, который хранился в сундуках.
— Я понимаю. — Аленка смотрела в глаза отражению Евдокии. — Но и ты пойми, что одно дело, когда деньги для жизни. А другое — когда жизнь за-ради денег.
Наверное.
…и все-таки точит, грызет сердце сомнение. Да, сейчас Лихо добр, а потом что будет, после свадьбы? И не выйдет ли так, что он просто возьмет Евдокиино приданое во благо собственной семьи, а ее сошлет подальше, чтобы не позориться…
— Эх, Дуся… — со вздохом Аленка отступилась, — какая ты порой бываешь упертая, сил нет. Коль сомневаешься, то не иди замуж.
Евдокия слово дала. А она слово свое держит, и… и вообще кольцо не снималось.
Это ли не знак?
И Евдокия, погладив теплый черный камень, повернулась к сестрице и велела:
— Рассказывай.
— О чем? — Аленка разом смешалась и взгляд отвела.
— О том, что здесь творится…
— Ничего не творится… вот вчера мы декламациями занимались. И мне кажется, я немалый успех имела. А Иоланта все время запиналась, будто бы читать не умеет… Лизанька, напротив, читала очень громко. Мне кажется, что она думает, если громко — то хорошо… но, наверное, нельзя так говорить. Но ты сама знаешь, была ведь… а позавчера примерка была. Костюмы для бала-маскарада… по-моему, это как-то скучно: который год подряд шить цветочные наряды… хотя из тебя очень красивый гиацинт выйдет, поверь моему слову…
Евдокия хмыкнула: неужто сестрица и вправду полагает, будто ее интересуют эти декламации, пикники и маскарады?
— Алена, я не о том спрашиваю, — с улыбкой произнесла Евдокия, признаваясь себе самой, что гиацинтовое платье и вправду выходило великолепным.
Лихо бы понравилось.
И понравится, если он сам, конечно, на этом балу объявится.
— Еще не время…
— Алена!
— Не время. — Глаза полыхнули яркой зеленью, сделавшись вовсе не человеческими. — Пожалуйста, Дуся… я пока не могу…
— Рассказать?
— И рассказать тоже… луна неполная… еще неполная… неделя всего осталась… пожалуйста. Неделя, и… и тебе бы уехать. Меня оно не тронет, а ты…
— А у меня охрана имеется.
…во всяком случае, по ночам.
Лихо вернулся на закате.
Обнял.
И, прижав к себе, тихо выдохнул:
— Ева… а я тебе ничего не принес… простишь?
— Прощу.