Неожиданно козлик протяжно заревел, бросая вызов укрывавшимся в чащобе другим самцам козлиного племени, и его громкий рев далеко разнесся по лесу. От неожиданности и от громких, пронзительных звуков, которые он издавал, у меня выступили мурашки. На мой взгляд, он весил фунтов двести (даже освежеванный), а я после проведенного в Африке года была тоща, как только что перезимовавшая лань. «Придется брать веревку и тащить его волоком», — подумала я. Я ощутила возбуждение, которое всегда испытывала, когда видела перед собой близкую и верную добычу.
Между тем козлик подошел так близко, что я заметила капельки влаги у него на шкуре. Попасть в него теперь ничего не стоило: он остановился и прислушался в надежде услышать ответный вызов к бою.
Я опустилась на колено и вскинула ружье.
Он не двигался и смотрел на меня.
Мой указательный палец замер на спусковом крючке.
«Беги!» — мысленно воззвала к нему я. Если бы он побежал, я бы выстрелила. Но он почему-то стоял на месте и смотрел на меня.
Я попыталась представить его в виде какого-нибудь съестного припаса — копченого мяса, к примеру, которое можно было бы раздать голодающим. Я знала, что страх голодной смерти, который я испытывала, многим людям показался бы странным и даже болезненным, но ничего не могла с собой поделать. На прошлой неделе я законсервировала более сорока килограммов слив, которые насобирала в заброшенном садике неподалеку от нашей фермы. Застав меня за этим занятием, бабушка сказала:
— Ты хочешь накормить весь мир, а это невозможно, Бретт.
Все эти мысли пронеслись в моей голове в одно мгновение. Я снова посмотрела на своего козлика: он по-прежнему не двигался. Я держала его на мушке уже несколько секунд, и все это время он, не мигая, без страха смотрел на меня. Каждая мышца моего тела в этот момент была напряжена до предела. Я слышала множество историй про горных козлов, которые во время брачного гона приходили в такое сильное возбуждение, что таранили автомобили и даже нападали на людей. Время шло, и у меня стало складываться впечатление, что он, разглядывая меня, словно взвешивает наши шансы, перед тем как устремиться в атаку.
Мой палец замер на курке, а сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди.
Неожиданно козел задрал хвост. Я ожидала от него чего угодно, даже того, что он, нацелив мне в грудь рога, помчится по тропинке прямо на меня, но только не этого. Животное между тем снова махнуло хвостом, а потом сделало это еще и еще раз.
«Ну же, — мысленно отдала я ему приказ, — прыгай! Доставь мне такое удовольствие! Я сниму тебя одним выстрелом…»
Неожиданно он, вместо того чтобы проявлять по отношению ко мне агрессивные намерения, оглушительно пукнул — так, что этому звуку даже сопутствовало эхо. Пожалуй, это было крупнейшим проявлением метеоризма, с каким я только сталкивалась в своей жизни. Потом он мигнул и посмотрел на меня с таким высокомерным видом, будто хотел сказать, что я никогда в жизни не смогу сделать этого так же громко, как он.
Я ничего не могла с собой поделать и расхохоталась. И о точности прицела, разумеется, уже нечего было и думать. Я опустила ружье, и охотничий азарт, который завладел было всем моим существом, оставил меня, как вода во время отлива оставляет берег. Одновременно с этим я избавилась от чего-то еще — то ли от страха, то ли от владевшего мной весь последний год напряжения, то ли от чувства вины. Короче, каким бы оно, это тягостное чувство, ни было, оно исчезло.
Козел объедал пожухлую траву вдоль тропинки, а я спокойно наблюдала за этим. Пожевав травы, он отправился по своим делам, я же молча опустилась на колени у корней дуба, испытывая одновременно чувство освобождения и удивительной, какой-то неземной легкости. Можно было подумать, что это я, а не мой козлик, только что избежала пули.
Я покачала головой: «А что я, собственно, здесь делаю — в полном одиночестве посреди лесного безмолвия?»
Ноябрьский лес, как и следовало ожидать, ничего не ответил на мой немой вопрос и молчал, едва слышно шелестя редкой листвой в верхушках деревьев. Воздух был прозрачен и чист, и я большими глотками пила его, настоянный на лесных запахах, чувствуя, что с моих плеч свалилась какая-то неимоверная тяжесть.
Мир впервые за долгое время снова показался мне юным и способным преподносить неожиданные сюрпризы. Чувствуя, какие возможности открываются передо мной, я гордо расправила плечи. Я могла бросить ферму и отправиться на Запад, могла взять с собой Эми и посетить Большой каньон, могла снова приступить к работе — по крайней мере подыскать себе для начала небольшую практику. Мне захотелось двигаться, что-то делать, и, что самое главное, я впервые за долгое время почувствовала: это мне по силам.
Некоторое время я стояла и смотрела на тропу, по которой ушел в лес мой козлик, потом зашагала по ней, но не к ферме, а вниз по склону холма, все больше углубляясь в лес. Ружье я повесила на плечо, и приклад при каждом шаге несильно похлопывал по бедру. Теперь будущее представлялось мне в розовом свете, и я смотрела на мир куда веселее, чем прежде. Больше не было необходимости оставаться с дочерью на ферме. Злоупотреблять гостеприимством бабушки и проводить в этих краях еще одну зиму уже не имело смысла. Я чувствовала себя здоровой и сама могла позаботиться о своем семействе. Настало время перемен!
Пройдя сто ярдов вниз по склону, я увидела перед собой на тропе какой-то холмик, который в сумраке леса легко было принять за кучу опавших листьев. От кучи исходил хорошо знакомый, даже привычный в недалеком прошлом, запах — тяжелый и древний как мир. Запах, который я помнила еще по Африке…
Ноги у меня подогнулись, и хотя я упрямо продолжала идти вперед, часть моего сознания противилась этому, требовала, чтобы я вернулась на ферму.
Но я продолжала медленно брести по тропинке.
«Нет. Только не здесь и не сейчас! Господи, сделай так, чтобы это было животное», — вознесла я молитву Творцу. Но когда я подошла ближе, то увидела одежду из джинсовой ткани, а еще заметила белый воротничок.
Я добралась до места, где находилась груда мертвой человеческой плоти.
Как я уже говорила, мне приходилось иметь дело с мертвецами. В Судане я обычно указывала санитарам на мертвые тела — это были по преимуществу трупики детей, — требуя, чтобы их перенесли в дальний конец лагеря и сожгли в выкопанном там глубоком рву, превратившемся со временем в гигантскую братскую могилу. Но я никак не ожидала увидеть мертвеца в этом лесу, который окружал ферму моей бабушки.
Это был настоящий шок. Прошел уже год с тех пор, как я в последний раз видела мертвое человеческое тело, а это лежало на виду, ничем не прикрытое, прямо на тропе — негодный мусор, да и только. Глаза мертвеца были мутны, широко раскрыты в пустоту, ноги согнуты, зато руки он разбросал во всю ширь, словно намереваясь обнять весь мир. Подойдя еще ближе, я увидела в животе ужасную рану — результат выстрела картечью, сделанного в упор, который разнес брюшину и перемолол внутренности, превратив их в подобие мясного фарша багрового цвета. В ране уже завелись черви, но, пока солнце не пригрело, они вели себя довольно вяло.
