— Папа, милый папа, какой вы красавец! все так же хорош как прежде, все так же!
Отец ее гордо выпрямился. Ему было более семидесяти лет, но он был очень красивый мужчина. Его красота была того аристократического типа, который мало теряет от лет. Он был высок, широкоплеч, прям как гренадер, но не толст. Принц-регент растолстел и подвергался дерзким насмешкам своих товарищей и собутыльников; но мистер Джордж Моубрэй Ванделёр Вэн предохранил себя против того вкрадчивого врага, который похищает прелести многих пожилых мужчин.
Аристократическая осанка мистера Вэна придавала такой отпечаток его костюму, что нелегко было приметить ветхость его одежды; но одежда его была очень поношена, как ни старательно было вычищено его платье; оно носило на себе следы той продолжительной носки, которой скрыть нельзя, несмотря на все искусство носящего.
Дорожный спутник мисс Вэн видел все это. Чистосердечное и незастенчивое обращение молодой девушки так сильно заинтересовало его участие, что он медлил в надежде узнать что-нибудь о характере ее отца; но он чувствовал, что не имеет более предлога откладывать свой отъезд.
— Теперь я прощусь с вами, мисс Вэн, — сказал он ласково, — так как вы благополучно переданы на руки вашего папа.
Мистер Вэн поднял свои седые брови и вопросительно взглянул на свою дочь, ее спутнику показалось, что этот взгляд был даже подозрителен.
— О милый папа! — сказала молодая девушка в ответ на этот вопросительный взгляд— Этот джентльмен ехал на пароходе вместе со мной и был очень добр ко мне.
Она вынула из кармана карточку, которую ей дал ее знакомый. Отец ее взглянул на эту карточку, раза три прошептал имя, написанное на ней, как бы стараясь придать ему некоторую важность, но очевидно ему это не удалось.
— Я не имею чести… знать это имя, сэр, — сказал он, приподнимая шляпу высоко со своей серебристой головы, — Но за вашу вежливость и ласковость к моей дочери, я надеюсь, вы примете мою признательность. Мне помешало одно важное дело… несколько дипломатического свойства, поехать за моей дочерью; я… не мог также послать моего слугу… но я благодарю вас за вашу вежливость, сэр. Вы, вероятно, здесь в первый раз. Не могу ли я сделать чего-нибудь для вас в Париже? Лорд Коули мой старый друг, всякая услуга, какую я могу оказать вам…
Путешественник поклонился и улыбнулся.
— Очень благодарен вам, — сказал он. — Я не первый раз в Париже. Позвольте проститься с вами. Прощайте, мисс Вэн.
Но мистер Вэн не хотел так скоро отпустить друга своей дочери. Он вынул свою карточку, пробормотал еще напыщенное уверение в своей признательности, сделал еще несколько покровительственных предложений спокойному путешественнику, которого несколько стесняла вежливость мистера Вэна. Но, наконец, все кончилось и старик повел свою дочь отыскивать чемодан, в котором находилось все ее достояние.
Незнакомец пристально посмотрел вслед отцу и дочери.
«Надеюсь, что у нее будет счастливая будущность, — думал он несколько уныло. Старик бедный и чванный человек. Он говорит ложь, которая нагоняет краску на прелестное личико его дочери. Мне очень ее жаль».
Глава II. АНТРЕСОЛИ НА АРХИЕПИСКОПСКОЙ УЛИЦЕ
Мистер Вэн увез свою дочь со станции железной дороги во второстепенном дешевом экипаже, который катился по неровным камням длинных улиц, незнакомых Элинор Вэн, до тех пор, пока не выехал на великолепно освещенный бульвар. Веселая пансионерка не могла удержаться, чтобы не вскрикнуть от восторга, когда смотрела на ослепительные фонари, на театры, на кофейные, хотя она проводила летние вакации в Париже только год тому назад.
— Как все это прелестно, пана! — сказала она. — Будто я никогда не видала этого прежде, а теперь я останусь здесь и никогда, никогда не разлучусь с вами, не буду уезжать так далеко. Вы не знаете, как я бывала иногда несчастлива, милый папа! Я тогда не хотела вам говорить, боясь вас растревожить; но теперь, когда все кончено, я могу вам сказать.
— Несчастлива! — проговорил старик, сжав кулак — Они не были жестоки к тебе, или они осмелились…
— О, нет, милый папа, они были очень, очень добры. Я была фавориткой в школе, папа. Да, хотя там было много богатых девушек, а я была только полупансионерка, но мисс Беннетт и мисс Лавиния очень меня любили, а я бывала иногда беспечна и ленива — не нарочно, вы знаете, папа, я очень старалась учиться для вас. Нет, все были очень добры ко мне, папа, но я иногда думала, как я далеко от вас! Сколько миль лежит между нами и что если вы будете больны… я…
Элинор Вэн прослезилась, отец обнял ее и молча поплакал над нею. Слезы очень скоро выступали на прекрасных голубых глазах старика. Он был того сангвинического темперамента, который до конца сохраняет любимейшие мечты юности. Семидесяти пяти лет от роду, он надеялся, мечтал и обманывал себя так сумасбродно, как в семнадцать лет. Его сангвинический темперамент вводил его в заблуждение более, чем шестьдесят лет. Строгие судьи называли Джорджа Вэна лжецом; но, может быть, его жалкое хвастовство часто бывало скорее прикрашенной истиной, чем ложью.
Был уже первый час ночи, когда карета въехала в темный лабиринт тихих улиц за бульварами. Архиепископская улица была одна из тех грязных и узких улиц, в которых душно в теплую августовскую полночь. Экипаж остановился на углу перед маленькой лавочкой, ставни которой, разумеется, были закрыты в этот час.
— С сожалением должен я сказать, моя душечка, что это лавка мясника, — извинялся Вэн, высаживая свою дочь на мостовую. — Но мне очень здесь удобно: так близко к бульварам.
Старик заплатил извозчику, который положил чемодан барышни на порог маленькой двери возле лавки мясника. Монета, данная на водку, была невелика, но мистер Вэн дал ее с видом принца. Он отворил низкую дверь и ввел свою дочь в узкий коридор. Ни привратника, ни привратницы не было; но на полке, в углу крутой лестницы, стояли свеча и коробочка со спичками. Извозчик отнес чемодан Элинор на антресоли, из уважения к тому, что ему дали на водку, но ушел, пока мистер Вэн отворял дверь комнаты, находившейся напротив. лестницы.
Антресоли состояли из трех комнат, таких низеньких и маленьких, что мисс Вэн почти вообразила себя в кукольном доме. Вся мебель в этих маленьких комнатках носила на себе отпечаток своей национальности. Пестрые занавески, сиявшие грязными тюльпанами и чудовищными розами, позолоченные часы с треснутым циферблатом, пара бронзовых подсвечников, кресла, обитые полинялым зеленым бархатом с медными гвоздями, четверо-угольный стол со скатертью из одинаковой материи с занавесками, дополняли украшения гостиной. Спальни были меньше, теснее, жарче. Толстые шерстяные занавеси закрывали узкие окна и маленькие кровати, делая удушливую атмосферу еще удушливее. Низкие потолки точно висели над головой бедной Элинор. Она привыкла к широким, просторным комнатам, к окнам открытым, без занавесок.
— Как здесь жарко, папа! — Сказала она, тяжело вздыхая.
— В Париже всегда жарко в это время года, моя милая, — отвечал Вэн. — Ты видишь, что комнаты малы, но удобны. Вот эта будет твоя спальная, душа моя, — прибавил он, указывая на одну из комнаток.
