Из-за резных ворот на пиротехнический УАЗик сразу затявкал маленький щенок, прицепленный к неправдоподобной цепи.
— Свои! — представился ему выскочивший из машины Руслан и, не обращая внимания на щенячий протест, открыл створки.
Двор от пустого бассейна до крыльца был забит разнообразными иномарками. Бледное закатное солнце светилось на тонированных стеклах и лоснящихся лицах пьяных. Все два этажа дачи сотрясались от оглушительной музыки, в ярко освещенных окнах мелькали силуэты людей, с трудом держащихся в вертикальном положении… Какой-то мужик в съехавшем на бок галстуке противно приставал к гитарообразной даме.
— Слава Богу, мы чужие на этом празднике жизни! — сразу обрадовалась Машуня и решила на всякий случай не уходить далеко от пиротехников. А то ведь кто их знает, этих новых русских? Пристанут еще…
* * *
Петька с Пашкой возились на лужайке перед домом, таскали свои железки, устанавливали их, укрепляли. Машуня знала, что это надолго, и что они проваландаются где-то с час, и пошла пока покататься на качелях, привязанных к ветке огромной березы.
Ей опять подумалось о Стасе. Вот наверняка он окажется сукиным сыном! А от этого заполучить его хотелось еще больше. Раскачиваясь потихоньку, она начала представлять, как он ее целует…
— Привет! — поздоровался с ней кто-то.
— Что? — вздрогнула она и, повернувшись, наткнулась взглядом на высокого юношу в плаще.
Он был изрядно «под мухой» и, чтобы ровно стоять, был вынужден цепляться за ствол березы.
— Привет! — настойчиво повторил он и вдруг недоверчиво спросил: — А ты кто?
— Я никто, — спокойно ответила Машуня.
— А-а, извините…
Юноша смущенно отступил и мотающейся походкой а-ля матрос на выгуле направился в сторону бассейна.
— Ну скоро, что ли, вы там? — крикнула Машуня пиротехникам. Ей уже слегка надоело ждать, и к тому же она начала мерзнуть.
— Все-все-все! Мы готовы! — заверил ее Руслан.
Любимая работа действовала на него почище горячительных напитков: глаза блестели, красная бандана сползла на лоб, а ярко-желтая куртка была уже перепачкана на локте. В общем, Руслан был счастлив.
* * *
Как только окончательно стемнело, Машуне выпала почетная обязанность охранять заграждение и следить, чтобы никто из зрителей ненароком не забрел на территорию стрельбища. Сделать это было трудно, ибо зрители представляли из себя неорганизованное стадо, которое то расползалось, то скучивалось, и то и дело сносило все преграды на своем пути. В середине толпы что-то белело, видимо, невеста. Какой-то самопальный народный ансамбль периодически запевал пьяными ревущими голосами:
— А-а нам все равно! А-а нам все равно! Пусть боимся мы волка и сову!
Им в ответ кто-то истерично ржал, но певцы не сдавались и в десятый раз повторяли одну и ту же строчку:
— А-а нам все равно!
Тем временем Руслан заглушил их всех, запалив плюющиеся искрами вертушки. Они яростно зашипели, и публика одобрительно завизжала. Потом в вышине что-то шибануло, и кляксы салюта разбрызгало по ночным облакам. Народ еще громче заверещал, и кто-то радостно завопил: «Горько!» и «Ура!». Залпы один за другим продолжали сотрясать небеса.
Машуня уже неоднократно видела все это, но каждый раз от огненной красоты у нее перехватывало дух. А еще интересней было смотреть на лица зрителей: в глазах отражались разноцветные блики, рты разевались от восторга. И только преисполненный гордости Руслан мельтешил своей яркой курткой в темноте, как будто все это его совершенно не касалось. Но Машуня знала, что уж он-то как раз больше всех и радуется.
Грянул еще один залп, и в небе вдруг вспыхнули два красных сердца, вызвав повальное умиление у толпы. Бухнуло еще, еще…
В этот момент кто-то из зрителей истошно завопил. Народ моментально сгрудился в кучу, вздохнул… Панические крики заметались над поляной…
Машуня тоже как-то испугалась и вытянула шею. Но за чужими спинами и головами ничего не было видно.
Откуда-то сбоку вынырнул Руслан.
— Ты не знаешь, что случилось? — спросила она тревожно.
Тот пожал плечами.
— Бог ведает… Сейчас проясним!
Когда он вернулся, толпа все еще продолжала громко выть и причитать. А Руслан как-то не спешил успокоить и объяснить, в чем дело. Его обычно довольное жизнью лицо было бледнее бледного.
Машуню все это как-то потрясло.
— Что с тобой?! — проговорила она, сжимаясь от какого-то тяжелого предчувствия.
Руслан сел на край бордюрчика, окружавшего клумбу, и нервно зачиркал спичкой по коробку.
— Кто-то только что застрелил жениха, — потрясенно проговорил он, уронив на землю и спички и сигарету.
* * *
Почти всю свою молодую и холостую жизнь Иван Федорчук отдал самосовершенствованию. К тридцати годам он имел отличную спортивную фигуру, светлую голову и познания, достойные участника телеигры «Что? Где? Когда?». Сам себя он считал честным, решительным и справедливым.
По внешности Иван очень напоминал Солдата-Победителя с поздравительных открыток на Девятое мая: такой же мужественный взгляд, дальновидно-серьезное выражение лица, широкие как степь плечи…
А еще Федорчук работал следователем в прокуратуре, и именно он был поднят с жесткой спартанской постели и отправлен среди ночи в Расстригино.
К моменту прибытия Федорчука на даче царил какой-то хаос. Часть гостей безвозвратно слиняла от греха подальше, часть билась в истерике, а часть просто валялась пьяной под всеми столами, кустами и даже в осушенном бассейне. Внедрившись в этот бедлам, Федорчук понял, что сейчас ему придется трудно: все свидетели происшедшего были не в состоянии сказать ни слова. Особенно это касалось невесты: она так нарыдалась над скатертью, которой был накрыт покойник, что в конце концов упала без чувств. Сделав трагичное лицо, Федорчук поглядел сначала на жениха и нашел, что тот был на редкость симпатичным парнем, потом — на невесту. Невеста была и постарше, и похуже, к тому же в истерике. Следователь вздохнул и приступил к работе: надо было ковать железо, пока оно хоть на что-то годилось.
Первым делом он решил избавиться от своего помощника — потомка старинного княжеского рода Миндии Гегемоншвили, который очень любил болтаться под ногами у шефа. По мнению Федорчука, этот сын Кавказских гор мог даже не надеяться на то, чтобы стать хорошим сыщиком: он был ветренен, смешлив, суетлив и мечтателен. Кроме того, к своим двадцати трем годам Миндия уже считался злостным бабником и алиментщиком, что для его начальника было вообще неприемлемо. Но уволить его к чертовой матери у Федорчука не поднималась рука.
Отправив Гегемоншвили на помощь паталогоанатомам, укладывающим жениха в «труповозку», Иван пошел общаться с представителями следственно-оперативной группы. Они активно бегали по дому и искали следы преступления. Вскоре их начальник — грустный дядечка, сплошь испещренный веснушками и морщинками, — подошел к Федорчуку. Как оказалось, его ребята уже разузнали, что выстрел был произведен, скорее всего, из комнаты на втором этаже, выходившей окошком на лужайку.
