- Дункан? Это из седьмой комнаты, что ли?
- Ну да!
- А почему ты думаешь, что она — та самая Дункан, которую Есенин любил? — спросил Алексей и впервые посмотрел девушке прямо в глаза.
- А какая же она еще?! Она и танцует, и шарф носит, тот самый, и письма у нее… Есенинские.
- И сколько, по-твоему, ей лет?
- А нисколько! Какое это имеет значение?! Главное, что это она! Та самая! Настоящая! А мама думает, что она не настоящая, просто псевдоним носит — и все!
- Да ну, нормальная баба, — сказал Стас и еще раз вогнал нож.
- Она — не «баба», — возмутилась Лора.
- А кто?
- Она — танцовщица, личность! Она еще в начале двадцатого века боролась за свободу женщин! — восторженно сказала Лора.
- За какую там свободу? К двадцатому году у нас уже все свободные были! Даже более того — отвязанные! — Стас продолжал бросать нож.
- Она — необыкновенная женщина. И она, и Марлен, и Грета.
- Это точно, — засмеялся Стас. — Грета — точно необыкновенная! Обыкновенная не станет каждые два дня новую мышеловку заказывать! Мы с Лехой все комнаты обшарили — ни одной щели, а ей все мыши мерещутся.
- Ну, у каждой женщины должна быть маленькая странность… У Греты — такая.
- Я вот что тебе скажу: у нее не мыши, а тараканы в голове! У них у всех свои тараканы! — опять засмеялся Стас.
- Если хочешь знать, женщина без этого неинтересна.
- Ну да, конечно! Мой шеф говорит, что в настоящей женщине должен быть изюм!
Леша тихо захихикал.
- Дурак твой шеф, — сказала Лора. — Изюм в булке должен быть, а в женщине должна быть изюминка.
- Какая разница? — Стас покосился в сторону напарника. — Изюминка — это маленький изюм!
- Да нет же, нет! — Лора сбежала по бревнам, как но лестнице. — Изюм — это кишмиш, а изюминка — это «мышеловка»! Понятно?! — И она побежала по двору.
Верный пес, заподозрив в этом игру, бросился вслед с радостным лаем. Алексей включил рубильник, и пила завизжала самым противным скрипом, а Стас поднялся и закричал:
- Так я не понял, встретимся в баре?!
Лора помахала в ответ рукой. Что это было, знак согласия или просто вежливости, никто из участников сцены понять не мог. Не понял этого и парень, который во время разговора прятался в сарае со своей вечной спутницей — лопатой. Этот кладоискатель одно сокровище уже явно нашел. Да, он тоже был влюблен в Лору. Однако это, если так можно выразиться, моральное сокровище пока ему не принадлежало. Парень понял, что эпизод закончен, и углубился в лес на поиски сокровищ материальных.
Заканчивался рабочий день, а жизнь в Герцеговине не думала даже и притормаживать. Ее обитатели высыпали на веранду под полосатым тентом наблюдать закат. Надо сказать, что сама природа в этом уголке земли из каждого своего явления устраивала шоу. Уж если это был закат — так закат. С таким разнообразием красок, что никакой художник не сможет подобрать нечто подобное. Каждый последующий закат не был похож на предыдущий. В описываемый вечер он был преимущественно фиолетового цвета. И что пророчил этот оттенок неба, не мог предположить ни один предсказатель погоды. Дымился кофе в чашках песочного фарфора, колыхались на ветру шелковые шали, сновали незаметные официанты, и пел что-то давно не слышанное патефон:
Ах, эти черные глаза меня пленили…
Какая-то трагическая история любви, в которой роль роковой страсти досталась женщине с черными глазами. Кто-то танцевал, изящно изогнув стан, кто- то подпевал пластинке, а кто-то курил, глядя на мерцающую в ночи пластиковую гладь озера. День угасал. Легкий ночной бриз заставлял женщин кутаться в шали. Подали шампанское. Потом, точно по расписанию, начался ежевечерний фейерверк. Рождение каждого светового букета обитатели Герцеговины Флор встречали восторженными возгласами, будто они никогда ничего подобного не видели. А когда погасла последняя цветная искорка, все дружно поднялись и пошли внутрь, в главный зал, где еще долгодолго не будут смолкать музыка и женский смех.
Лора жила в небольшом аккуратном домике почти на границе заповедной территории. Дом был старым, но строил его какой-то замечательный мастер, и именно он умудрился сделать так, что дом всегда выглядел современным. Его трудно было отнести к какому-то определенному стилю, однако и фасад, и его тыльная часть всегда радовали глаз. Внутри же царили годы, когда еще явно слышались отголоски прошумевшего над всем миром «модерна». Настольные лампы цветного стекла, повторяющие форму цветов, резной стол на скрученных змеиных хвостах, какие-то бабочки и божьи коровки из стекла и прочее, говорящее о хорошем вкусе хозяев. В гостиной стоял большой круглый стол, покрытый плюшевой скатертью с рисунком, выдержанным в том же стиле, а над ним люстра «каскад» с сотней стеклянных палочек-висюлек. — В комнате у Лоры — узкий платяной шкаф с витражными вставками, туалетный стол с вращающимся фигурным зеркалом и торшер начала двадцатого века, у которого плафон в виде головки колокольчика из матового стекла с металлическими прожилками. Одна стена отдана была старым афишам, постерам и, в рамках разной формы, фотографиям звезд довоенной поры: Греты Гарбо, Любови Орловой, Айседоры Дункан, Луи Армстронга, Александра Вертинского, Марлен Дитрих и еще многих-многих других. Но самое удивительное и ценное, что все они были с автографами…
В углу на столике стоял патефон — тоже дитя века, старая пластинка крутилась, и сквозь шип угадывалась знакомая мелодия. Лора переставляла иглу, слушая одно и то же место снова и снова, подпевала патефону, затем подходила к пианино с двумя медными подсвечниками на передней деке, касалась клавиш, сверяясь с оригиналом, и снова пела то же место под бренчащие звуки старого фоно.
- Ну что ты возишься со всяким старьем? — донесся голос мамы из соседней комнаты. — Уже половина двенадцатого!
- Еще немного, еще немного! Я должна приготовить сюрприз! Любовь Петровна будет счастлива.
- Какая Любовь Петровна?
- Ну Орлова же! Орлова!
- Какая Орлова? «Я из пушки в небо уйду… Диги- диги-ду, диги-диги-ду»? — напела мама песенку из фильма «Цирк», которая была популярна в тридцатые годы.
- Ну конечно, а какая же еще?!
- Девочка моя, опять ты за свое! — вздохнула мать.
- Да разве она…
- Жива, конечно, жива! — не дослушав, закричала Лора и опять, в который раз, повторила то же самое место песни.
Однако через какое-то время стихли звуки и этого старого фоно. Погасло окно в комнате Лоры, и только уличные фонари продолжали нести свою вахту на уснувших аллеях Герцеговины Флор.
С самого утра следующего дня по всему чувствовалось, что вечером всех ждет что-то необычное. Официанты были еще более предупредительны, чем обычно, и загадочно улыбались, обитатели Герцеговины все время перешептывались, глядя на сидящую за угловым столиком звезду советского кино. Но наиболее подозрительной была суета, которая творилась вокруг зрительного зала. Туда что-то то и дело вносили, кто-то громко командовал: «Дайте больше света!» или «Поправьте контровой!». И еще оттуда то и дело доносилась музыка. С Орловой тоже все были как никогда вежливы и внимательны, хотя это и было нормой здесь. Но уже с завтрака все начали ее поздравлять. Ей подносили изысканные букеты, дарили сувениры или просто говорили комплименты. Кинозвезда улыбалась в ответ, грациозно протягивала руку для поцелуя и привычно, но очень достойно принимала поздравления.
