«Чего сотня?» – спросил Джек.
«Да пабу сотня, „Карете“, – сказал я. – Погляди на часы».
«Без десяти одиннадцать», – сказал Джек.
И Джек сказал: «А куда ей, по-твоему, ехать, Рэйси? Куда, по-твоему, эта долбаная карета должна нас всех отвезти?»
Бермондси
Вик берет банку и начинает снова заправлять ее в коробку, но это непросто, и коробка соскальзывает с его коленей на пол, так что он ставит банку обратно на стойку.
Она размером с большой стакан для пива.
– Берн! – окликает Вик.
Берни у другого конца стойки, как обычно, с полотенцем на плече. Он поворачивается и идет к нам. Хочет сказать что-то Вику, потом замечает банку рядом со стаканом Ленни. И говорят вместо того, что собирался:
– Что это?
Но голос у него такой, словно он уже знает ответ.
– Это Джек, – говорит Вик. – Прах Джека.
Берни смотрит на банку, потом на Вика, потом быстро обводит взглядом весь зал. У него такой вид, как будто он готовится выкинуть за дверь надоедливого клиента, а это ему не впервой. Вроде как накачивает себя. Потом его лицо разглаживается, становится почти робким.
– Вот это Джек? – говорит он, наклоняясь ближе, точно банка может ему ответить, может сказать: «Привет, Берни». – Господи Боже, – говорит Берни, – что он тут делает?
И Вик объясняет ему. Лучше, когда объясняет Вик, он ведь профессионал. Если бы за это взялся Ленни или я, людям показалось бы, что мы порем чушь. Потом я говорю:
– Так что мы решили, ему надо в последний разок заглянуть в «Карету».
– Понятно, – говорит Берни, но в его голосе слышится недоумение.
– Не ждали, не гадали, – говорит Ленни.
– Налей мне большой скотч, Берни, – говорит Вик. – И себе тоже.
– Сейчас-сейчас, Вик, спасибо, – говорит Берни, весь внимание и почтение, словно скотч – это именно то, что надо, и негоже отказываться, когда тебе предлагает выпить похоронных дел мастер.
Он берет два чистых стакана, подставляет один под бутылку со скотчем и нажимает два раза, потом другой – только раз, для себя. Поворачивается и ставит двойную порцию перед Виком. Вик вынимает пятерку, но Берни подымает ладонь.
– За счет заведения, Вик, – говорит он. – Такое ведь не каждый день бывает, правда? – Потом сам берет стакан, глядя на банку, точно хочет произнести какой-нибудь торжественный тост, но говорит только: – Господи Боже, да он ведь полтора месяца назад еще здесь сидел.
Мы все глядим в свои стаканы.
– Ну, за него, – говорит Вик.
Мы поднимаем стаканы с невнятным бормотанием: ДжекДжекДжек.
– И за тебя, Вик, – говорю я. – Ты в четверг хорошо поработал.
– Это точно, – говорит Ленни.
– Ничего особенного, – говорит Вик. – Как там Эми?
– Справляется, – говорю я.
– Значит, она не передумала насчет нашей поездки?
– Нет, она решила повидать Джун, как обычно.
Все молчат. Потом Вик говорит:
– Ее дело, правда?
Ленни прячет нос в свой стакан – видно, не желает ничего говорить.
Берни смотрит на банку, потом беспокойно оглядывает зал. Потом переводит взгляд на Вика, как будто давая понять, что не хочет подымать этот вопрос, но тем не менее. Вик говорит:
– Намек понял, Берни, – и забирает банку со стойки. Нагибается за упавшей коробкой. – Твоему бизнесу это не на пользу, верно?
– Твоему небось тоже, Вик, – говорит Ленни.
Вик аккуратно вставляет банку обратно в коробку. На часах Слэттери одиннадцать двадцать, и в пабе уже не как в церкви. Народ постепенно подтягивается. Кто-то включил музыкальный автомат. «Пусть идут года, будем помнить всегда дом у заводи голубой...» Так-то оно лучше, гораздо лучше.
Первые мокрые круги на полировке, первые нити сизого дыма.
– Ну вот, – говорит Вик. – Чего нам теперь не хватает, так это нашего шофера.
– Его песенку завели, – откликается Ленни. – Интересно, на чем он прикатит. Сколько я заметил, он в последнее время каждую неделю на новой.
Берни говорит:
– Всем повторить?
Вместе с его словами на улице раздаются автомобильные гудки. Пауза, потом снова. Ленни говорит:
– Вроде он. Вроде как Винси.
На улице опять сигналят.
– Он что, сюда не зайдет? – спрашивает Вик.
– Видать, хочет, чтоб мы вышли, – говорит Ленни.
Мы не выходим из бара, но встаем и перебираемся к окну. Вик крепко держит коробку, точно ее могут украсть. Мы подымаемся на цыпочки, головы рядом, чтобы выглянуть на улицу: нижняя половина стекла матовая. Я все равно ничего толком не вижу, но молчу.
– Это ж надо! – говорит Ленни.
– «Мерседес», – говорит Вик.
– Бугор не подвел, – говорит Ленни.
Я опираюсь на подоконник, чтобы приподняться еще немножко. Снаружи, на апрельском солнце, блестит ярко-синий «мерседес» с кремовыми сиденьями.
– С ума сойти, – говорю я. – «Мерс».
Ленни говорит – и это звучит как шутка, которую он берег лет пятьдесят:
– Роммель бы, поди, от зависти лопнул!
Рэй
Когда я поднимаю глаза от письма, Эми смотрит на меня. И говорит «Видно, он решил попасть туда в конце концов, так или иначе».
«Когда он это написал?» – спрашиваю я.
Она отвечает: «За несколько дней до того, как...»
Я гляжу на нее и говорю: «Он же мог просто сказать тебе, и все. Зачем писать-то?»
«Наверно, боялся, что я приму это за шутку, – говорит она. – Наверно, решил, что письмом надежней».
Письмо недлинное, но могло бы быть и короче, если бы Джек не написал его тем языком, каким обычно пишут мелкие примечания на оборотах анкет. Это совсем не похоже на Джека. Но я думаю, когда человек чувствует близкий конец, он может вдруг стать и многословным, и официальным.
Однако смысл письма в общем-то ясен. Джек хочет, чтобы его прах высыпали в море с Маргейтского пирса.
Он даже не написал вначале «Дорогая Эми!». Он начал свое письмо словами: «Тому, кого это может касаться».
«Я рассказала Вику, – говорит Эми. – Он ответил, что тут нет противоречия. В его завещании указано, что он должен быть кремирован, но куда потом девать прах – это не оговаривается. Его можно рассыпать где угодно, лишь бы не в чужих частных владениях».
