1.1
Он дремал, скрючившись в кресле экономкласса, как вдруг ему показалось, что кто-то зовет его, и он открыл глаза. В иллюминаторе виднелись кварталы элитных домов кирпичного цвета. Вечернее солнце светило в глаза, ощущалось присутствие океана, он высматривал статую Свободы, но ее не было видно. Ну вот, он пересек Тихий океан и американский материк Теперь ему оставалось, постепенно сокращая расстояние, добраться по земле до города, где живет Фудзико. Он намеренно не предупредил Фудзико, что едет к ней. Каору хотел доставить самого себя, проделав тот же путь, что и письма, которые он отсылал. Почтовое отправление с ярлыком «Каору» нервничало, и сердце у него колотилось. Нужно взять себя в руки.
Он вздохнул и решил, что почтовому отправлению необходимо немного развеяться.
Выйдя из аэропорта, Каору сел в метро и доехал до манхэттенского даунтауна. Снял одноместный номер в гостинице «Челси», зашел туда, чтобы бросить вещи. Окна смотрели на север, прямо на квартиру дома напротив. Каору рассовал по карманам джинсов двадцатидолларовые купюры и отправился на юг вдоль Седьмой авеню. Через пятнадцать кварталов таблички с номером улицы перестали попадаться на глаза, и он оказался среди складов, где не было ни души. Пройдя еще двадцать кварталов, к южной оконечности Манхэттена, он увидел парк, выходящий на Нью-йоркский залив. Каору смешался с толпой ожидающих парома и спросил, чтобы проверить свой английский:
– Где находится статуя Свободы?
– Вы хотите посмотреть на статую Свободы? – переспросила его женщина из очереди, средних лет, в очках, с суровой складкой между бровей, но с добрыми глазами.
– Да. А откуда лучше всего ее видно?
Сдерживая улыбку, женщина указала на паром, который ожидала сама:
– Вот паром на Стейтен-Айленд, оттуда хорошо видно.
Каору стоял на палубе, опершись о перила и положив голову на руки; он смотрел на бледную статую, которая высилась на фоне темнеющего неба, и думал: кто послужил для нее моделью? Кто-то видел в ней мать, кто-то – любимую, с которой когда-нибудь встретится, кто-то, каждый день глядя на Свободу, которую обдували холодные ветра и обжигали жаркие лучи солнца, начинал представлять себя на ее месте; в зависимости от воображения смотрящего она превращалась то в богиню скорби, то в печальную Деву Марию, то в покойную мать. Она совмещала в себе образы тысяч богинь.
Каору проехал на пароме туда и обратно, дважды посмотрел на статую Свободы, и этот город стал ему немного ближе.
Потом на метро он вернулся на Четырнадцатую улицу, зашел в кафе, оформленное в старинном стиле, заказал гамбургер «Спешиал» и ананасовый сок. Подражая латиносу, который сидел за столиком напротив и ел то же самое, Каору щедро полил средне-прожаренный гамбургер кетчупом «Хайнц» и откусил большой кусок Он жадно поглощал гамбургер, будто соревновался с латиносом – кто справится быстрее. Наевшись, Каору стал размышлять о том, что ему нужно сделать в Америке.
Как и предвидела его старшая сестра Андзю, без Фудзико Каору впал в депрессию и пустился во все тяжкие, так что на него было больно смотреть. Когда чувства тускнеют, когда все окрашено в однообразные тона, когда нет ни радости, ни грусти, человек мучит сам себя, будто расцарапывает болячку. С тех пор как у Каору поменялся голос, он стал немногословен и спрятался в своей скорлупе, того и гляди порежет себе вены. Чем бы отвлечь Каору от желания покончить с собой? Эти размышления привели Андзю к выводу: надо отправить его к Фудзико. Сестра считала, что лучшего способа вылечить Каору не существует.
Он поставил себе цель встретиться с Фудзико, невзирая ни на какие препятствия, но достичь ее было не легче, чем туристу, посетившему с экскурсией Белый дом, побеседовать с президентом. Конечно, ему не терпелось сейчас же отправиться туда, где можно почувствовать дыхание Фудзико, коснуться ее улыбки. Бог с ним, с президентом, Фудзико наверняка приняла бы посылку по имени Каору. Но он сам не соображал, чего хочет. По меньшей мере раз шесть в день он бормотал себе под нос «Я люблю ее. Я хочу увидеть ее. Я хочу, чтобы она любила меня».
Но эти желания находились под семью замками. А механизм любви не мог прийти в действие, не открой он замки один за другим. Да и сами желания были смутными, непереводимыми на язык действий и поступков. Даже если бы он увидел ее перед собой, он бы растерялся, не смог бы пошевелиться, связать и двух слов. Пожал бы ей руку. Ну, это ладно. А потом что? Поцеловал бы ее. Но не в губы, а в щеку, по-дружески. Американка бы позволила. Но если Фудзико застесняется и уклонится от поцелуя, что ему делать дальше? Пригласить ее поужинать? А если она посмотрит на часы и скажет: «Ой, извини, у меня сейчас свидание с Дэвидом»?
До Бостона – четыре часа на поезде, до сердца Фудзико – пять лет. Чем ближе к Бостону, тем опаснее. Сама поездка в Америку может оказаться напрасной. Чтобы избежать риска, нужно подстраховаться. По совету своего отца Сигэру он решил зайти в нью-йоркский филиал «Токива Сёдзи» и устроиться слушателем в университет. А потом договориться об уроках вокала с преподавателем из Джульярдской школы. Тогда, по крайней мере, у него будет оправдание своего приезда в Америку, и он выиграет время, чтобы набраться смелости для встречи с Фудзико.
Он поднял глаза от тарелки с остатками картошки-фри и вдруг заметил, что латинос бросает в его сторону жаркие взгляды, проявляя к нему явный интерес. Встретившись глазами с Каору, латинос поджал губы и подмигнул ему. Догадавшись о его намерениях, Каору быстро рассчитался и поспешил в гостиницу.
1.2
Каору приняли слушателем на театральный факультет Нью-Йоркского университета, а меццо-сопрано, когда-то певшая в Метрополитен-опере, согласилась давать ему уроки вокала. Каору не интересовали ни театр, ни опера, зато сам он заинтересовал доцента театрального факультета и эту певицу.
