– Наверно, это все новости виноваты. В них только и говорят, что о Ближнем Востоке, – вздохнул Верлин. – Как будто на свете нет ничего другого.
– Кроме того, Бумер обязательно позаботится об Эллен Черри. Не твои ли это собственные слова?
– Если я это и сказал, то лет сто назад. И с тех пор больше не повторял. А эта его чертова уродина на колесах в виде индейки! Уверен, наша дочь уже обратила мужа в свою богемную веру. Художники! – сплюнул с досады Верлин.
Когда супруги подошли к своему «бьюику», с него вспорхнули два пересмешника. Один из них защебетал что-то на малоизвестном диалекте щегла, а второй в своей песенке слил воедино крик дрозда с резким аккордом, позаимствованным из репертуара дятла. Долгие столетия пересмешники охотились на насекомых и отыскивали семена растений, однако после того как на дорогах юга США стали сотнями появляться автомобили, они быстро поняли, что поиск пищи можно значительно облегчить, просто склевывая с радиаторов припаркованных машин трупики всевозможных козявок, погибших при столкновении с современными средствами передвижения. Пересмешники. Вот кто обращает себе на пользу современные технологии. Вот кто изобретает новые трюки для подкрепления самовыражения. Художники!
* * *
Прежде чем статическое электричество окончательно зажарило ее до хрустящей корочки, воскресная проповедь преподобного Бадди Винклера прорвалась-таки из радиоприемника жареной индейки.
– Дядюшка Бадди! – фыркнула Эллен Черри. Хотя фактически проповедник приходился ей тем, кого южане обычно именуют «нашему забору двоюродный плетень», она привыкла с раннего детства называть его Дядюшкой. Теперь Дядюшка Бадди сделался знаменитостью национального масштаба.
Бумеру это было отлично известно. В последние несколько лет он близко сошелся с ее родственниками – с отцовской стороны, – куда ближе, чем она сама. Бумер, похоже, не заметил, как жена переключила приемник на сводку новостей. («Сегодня в арабском квартале Иерусалима израильские солдаты обстреляли группу…») Бумер, похоже, считал коров. Коров, что подобно комарам облепили клейкую ленточку горизонта. Доведя счет до некоего числа, он улыбнулся. Наверно, мне никогда не узнать, подумала Эллен Черри, сколько же требуется пасущихся где-то у горизонта коров, чтобы мой муж улыбнулся.
Странно, но в местности, подобной этой, – сухой, голой и бескрайней, местности, занятой под кормовые культуры и перемежающейся с плоскими скалами, апокалиптическая проповедь Бадди Винклера приобретала некую убедительность. К западу от Каскадного хребта, в окрестностях Сиэтла, где молодожены начали свое путешествие, леса были столь высоки, внушительны и густы, что казалось, прямо в воздух испускали зеленый дух, щеголяли мшистыми усами и во всю мощь своего голоса орали на лесорубов: «Сами вы пни!» Эти прохладные, величественные леса, пышущие древней как мир витальностью, казалось, опровергали самые убедительные эсхатологические прогнозы. Здесь же, напротив, деревья были какие-то чахлые, хилые, бесцветно-однообразные и редкие. Перед индейкой простиралась ровная и прямая дорога. Мчащихся по ней пассажиров она убаюкивала, погружая в безжизненный ритм, от которого не спасало даже гранулированное пространство пейзажа, напоминавшего желто-бурый слоеный пирог. Далекие точки коров на горизонте, почки на вербах и действительно отпечаток копыта на всем вокруг.
В местности такого рода Эллен Черри всегда ожидала звона золотых часов. Часов с будильником, звенящим как разряды молний и флюгельгорны. Затем прозвучит голос Орсона Уэллса, читающего отрывки из «Книги Мертвых».
– Все это как раз и будет напоминать конец света, – сказала она, – особенно когда мы здесь, в этой глуши, за сотни миль от телефона.
Бумер ничего не ответил. Его внимание было приковано к катившемуся им навстречу грузовику для перевозки скота. Приблизившись к индейке, грузовик резко сбросил скорость и завихлял, едва не сбросив их с дороги в кювет. Водитель высунулся из окошка и удивленно покачал головой. Бумер успел увернуться и сердито посигналил.
– Деревенщина, – пробормотал он. – Чуть было не сбил ножку.
* * *
Колониал-Пайнз – это пригород без города. Расположенный на расстоянии двадцати двух миль от Ричмонда, он никак не может считаться его предместьем, но в то же время не дотягивает до того астрономического числа жителей, которое превращает отдельное поселение в город. Не может похвастаться он и какой-либо промышленностью; и хотя в непосредственной близости от него в избытке выращиваются превосходные помидоры, претендовать на звание сельскохозяйственного района Колониал-Пайнз также не в силах. Это может показаться странным, но центра как такового у городка тоже нет. То, что можно с большой натяжкой считать деловым центром Колониал-Пайнз, являет собой четырехрядное шоссе, по которому, несмотря на развилку, позволяющую сегодня объезжать это местечко, в направлении Флориды и обратно перемещаются тысячи туристов-янки. Участок дороги длиной в три мили, проходящий через Колониал-Пайнз, плотно застроен мотелями, заправочными станциями и ресторанами. Хотя, если признаться честно, «ресторан» – это слишком пышное имя для закусочных-барбекюшниц, лотков с мороженым, стоянок для грузовиков и так называемых семейных гостиниц (чья простоватая, едва ли не тоталитарная кухня никогда – нечего даже надеяться! – не порадует вкусовые бугорки вашего языка ощущениями новыми или смелыми). Жители этого квазигородка зарабатывают себе на жизнь благодаря так называемой Полосе (сравнение ее с Полосой Лас-Вегаса так же смехотворно, как сравнение, скажем, Мэри Осмонд с Мэй Уэст). Впрочем, можно предположить, что немалая часть местных доходов складывается из выручки от штрафов за превышение скорости: слава Колониал-Пайнз как ловушки для водителей-лихачей гремит по всему Восточному побережью от Бостона до Майами.
И все-таки каким же именно образом это сообщество белых, принадлежащих к нижней прослойке среднего класса американцев общим числом девятнадцать тысяч человек зарабатывает себе на жизнь? Где они находят деньги на покупку зеленых жалюзи, электрических газонокосилок и вездесущих американских флагов – это вопрос, способный заставить какого-нибудь демографа тщетно потратить целый месяц на попытки его разрешения. Однако, к счастью, нас это дело совершенно не касается.
Довольно того, если мы скажем следующее: Эллен Черри Чарльз родилась и выросла в городке Колониал-Пайнз, штат Виргиния, который она еще с самой колыбели возненавидела и, будучи совсем юной девочкой, тайно замыслила сбежать от неизбывной скуки, которая, по ее мнению, до сих пор витает удушливым облаком над этим местом. В конечном итоге, хотя и не без трудностей, ей все-таки удалось сбежать оттуда. Однако щупальца родного дома в равной степени и цепкие, и скользкие. Свидетельством того, что Эллен Черри еще не готова обрубить их полностью, были ее еженедельные телефонные звонки родителям. Такой звонок она и сделала в вышеописанный мартовский день.
– Привет! Это я!
– Дорогая! – воскликнула Пэтси. – Как я рада слышать твой голосок! Послушай, прежде чем мы начнем разговаривать, мне нужно одеться. Ты меня застала в тот момент, когда человек, так сказать, голый как сокол.
