Книга Сердце Пармы, или Чердынь - княгиня гор - Алексей Иванов

Два высоких идола — богатыри Играмшор и Шавельшор — держали тяжелую балку ворот, ведущих в пределы Мертвой Пармы. За воротами стеной стоял погибший лес. Наверное, такие же леса растут на проклятых островах Пети-Ур в ледяном полуночном океане, по которым в вечной тьме, стеная, скитаются души предателей. Пам чувствовал, что в этих высохших и окаменевших стволах нет ничего и никого — ни духов, ни кулей, ни демонов. Разве что злая мансийская ведьма Таньварпеква заглядывала сюда, но сразу же мчалась дальше на своем седом волке-людоеде Рохе. «„Холатур“ — так манси называют Мертвую Парму», — вспомнил шаман.

— Зачем тебе Канская Тамга, князь? — спросил он, первым шагая по чернеющей во мху тропинке.

— Настало время войны.

— Ты хочешь изгнать русов? Чем они тебе мешают?

— Ты и сам знаешь ответ, старик.

Шаман концом посоха сдвинул с пути белую ветку с семью скрюченными пальцами.

— Рус русу рознь, — сказал он. — Новгородцы — да, это волки, рвущие живое мясо. Но московиты идут к нам с миром. Они строят здесь свои селения, растят своих детей и, как мы, терпят притеснения от своего кана. Но ведь русский кан не жаден. Казани мы платим харадж в три танги с лука, а ясак русов вчетверо меньше — всего два соболя. Даже самый захудалый охотник сможет за год добыть двух соболей, чтобы откупиться от кана русов.

— Почему на своей земле мы должны откупаться от чужеземцев?

— Лучше откупиться соболями, чем кровью.

Тонкие и высокие ели с редкими сучьями и голыми вершинами торчали по склону густо, как копья хонта, воткнутые в погребальный курган его хонтуя. В неровной россыпи звезд над Мертвой Пармой зияли дыры, словно некоторые звезды сорвались и упали вниз, будто спелые кедровые шишки. Если Поясовые горы — и вправду великан Кам, уснувший после своего подвига, то Мертвая Парма — это его колчан. Весенние ливни и осенние бури ломали умершие деревья, но те не падали, а зацеплялись за собратьев и так и висели в высоте.

Это остановившееся движение еще больше омертвляло и без того страшный лес. Кое-где среди стволов торчали вертикально вкопанные лестницы, чтобы боги могли спуститься по ним на землю к людям. Но паму казалось, что эти лестницы выдвинули из недр подземные человечки сиртя: видно, жить в оцепеневшей горе им стало так жутко, что они бежали из глубин на небо.

Пам свернул на боковую тропинку в обход горы, где росла священная ель — единственное живое дерево на Мертвой Парме.

— Русы-новгородцы — давние наши враги, — сказал Асыка. — А давние враги — это почти друзья. Как и всем прочим, им нужны были наши богатства. За эти богатства они честно платили кровью и уходили. Но московитам кроме наших сокровищ нужна еще и вся наша земля. Они шлют сюда своих пахарей с женами и детьми, чтобы те своим трудом и кровью пустили в нашу землю свои корни. Если они сумеют это сделать, выкорчевать их отсюда станет невозможно, потому что земля наша каменная, и их корни обовьются вокруг камней.

— Что ж, — возразил пам, — если они так хотят, то пусть платят кровью, пускают корни и живут. Наши предки поступали так же.

— Нет, ты меня не понимаешь, старик, — с досадой сказал князь. — Можно мириться с набегами врагов, но нельзя мириться с их богами. Враги приносят к нам свои мечи, а московиты принесут нам своего бога. Мечи мы сможем отбить, а с богами человеку никогда не справиться. Если мы покоримся богу московитов, то у нас уже не будет ни родных имен, ни песен, ни памяти — ничего.

Шаман глубоко задумался. Еловые остроги постепенно сменялись остовами берез, кедров, сосен, лиственниц — тропа выводила к древней части святилища на том склоне, под которым затонуло в болоте брошенное городище. Появились прогалины, на которых лежали полуистлевшие идолы легендарного народа Велмот-Вор, ушедшего с земли больше тысячи лет назад. Этот народ поклонялся богам хаканов и хонтуев — страшным звероподобным чудищам с почерневшими от жертвенной крови клювами, рылами, когтями, пастями.

— Почему ты считаешь, что бог московитов погубит наши народы? — с трудом перешагивая через идола, спросил пам.

— Ты лучше разбираешься в делах богов… Скажи мне сам: какие они, боги?

— Боги?.. — Останавливаясь передохнуть, пам взглянул на огромную голую луну, на Звездную Воргу, распахавшую небо. — Мне трудно ответить так, чтобы тебе, воину, это стало понятно… Для каждого нашего народа есть священные уста, с которых к нам долетают слова вечности. Мертвая Парма у нас, у пермов. Пуррамонитур у зырян. Ялпынг у вас, у манси. Лонготьюган у хантов. Хэбидя-Пэдара у ненцев… Для всех нас священна Солнечная Дева — Заринь, Мядпухоця, Вут-Ими, Егибоба, а по-вашему Сорни-Най. Ее устами говорит Вагирйома. Но, ожидая ответа из этих уст, мы спрашиваем не гору, не предка, не бога, не идола. Мы спрашиваем что-то большее, которое одновременно и гора, и предок, и бог, и идол… Все, что есть, — это одно и то же, все это — одна цепь, а мы видим только ее звенья. Связь между звеньями этой цепи ваши шаманы называют «ляххал» — «весть». Судьба — это весть земли, боги — вести судьбы, люди — вести богов, земля — весть людей… Ты спрашиваешь меня так, словно возможно дать окончательный, последний ответ, или, наоборот, словно бы есть первая, изначальная точка, от которой мы могли бы верно отмерять правду в нашей жизни…

— Не очень ясно, хотя я понимаю тебя, старик, — кивнул хакан. — Но если ты сравниваешь мир с цепью, скованной в кольцо, то я скажу вот что. Заменив своего бога на чужого, мы разрываем эту цепь, и мир рушится.

Они подошли к высокому идолу Торума. Прародитель был изображен сидящим, а на его коленях покоилась чаша с монетами, перемешанными с землей. Хакан отцепил с налобного кольца дирхем и тоже бросил его в чашу. По обеим сторонам Торума сурово возвышались покосившиеся от времени балбаны сульдэ с сучьями-крыльями и лосиными рогами. У их ног, до дыр проклеванные грачами, белели черепа медведей. Пам, кряхтя, наклонился и поправил священную выкладку. Пусть дух Великого медведя Оша не оскорбляется небрежением к головам его детей.