Она никогда не страдала отсутствием аппетита или излишней озабоченностью насчет объемов своих бедер. Природа ей это пока позволяла, а о том, что будет завтра, она предпочитала не задумываться. Но есть почему-то не хотелось.
Алла смотрела на Машу. Машу это нисколечко не смущало. Она приехала, чтобы ее разглядывали. И задавали вопросы. А она будет отвечать очень складно и умно. Или не будет. Она ведь имеет на это право. И будет задавать свои вопросы. И разглядывать.
– Как там у вас новый губернатор?..
И Маша что-то отвечала, будто имела на это право. Чувствовала себя экспертом-политологом, только без лицензии. Это как на экзамене:
не молчать, говорить, не важно что. Лучше, чем просто пожать плечами.
– У Маши черты тоньше, – заметила Алла. – Я бы написала ее портрет. А наши девочки красивые, – добавила она, словно опомнившись.
Лицо отца казалось Маше неподвижным. Невозможно было угадать, о чем он думает.
– Она похожа на бабушку, – сказала Алла.
Еще бы. Конечно, похожа. На свою бабушку. Ей всегда это говорили.
Клепочка, ушки на макушке, крутилась у стола, в основном стараясь завладеть вниманием мамочки. Папочка иногда слишком непроницаем, а потому недоступен. Яшка не суетился. Он лениво щурил янтарные глаза с любимого плетеного кресла из модного ротанга. На кресле лежал мягкий вязаный коврик, на котором так удобно оставлять лишнюю шерсть. «Фамилию позорит, – думал Яша, – лучше бы мышей выслеживала».
Щелки янтарных глаз дрогнули и приоткрылись: звенело.
– Да? Да-а, – Алла Руслановна взяла трубку и коротко взглянула на Андрея Ивановича: – Это Анечка! Резюме? А когда тебе надо отдать? Уже?.. Ну надо было написать, что владеешь. Ты ведь знаешь язык. С папой поговоришь?
Алла передала трубку Ядренову. А Маша пыталась угадать, когда же появится Анна и скажут ли хоть слово о том, что она прилетела.
Сегодня Анечка не приехала. И назавтра не приехала. А что, разве должна была? Сейчас ведь было начало рабочей недели.
Аня и Яна были настоящими московскими яппи[1]. Или стремились ими стать. Второе «верхнее» образование, стажировка в Италии, «эм-би-эй»[2], лестница в небо... Папа поощрял. Папа подставлял плечо, давал отмашку и придавал ускорение. Внуков ему тоже хотелось. Но тут: очередная стажировка в Британии, новые возможности и блистательные перспективы. Что ни говори, женщина должна уметь позаботиться о себе сама. «Ничего, наши грачи еще не скоро улетят...» – говорила мама, которая сама родила в тридцать лет, да двойняшек! И снова: крысиные бега, еще одна ступенька, еще одна тысяча долларов, еще один модный ночной клуб, еще один вечер, еще один год...
Ева Друнова доедала третий бутерброд и сильно рисковала, когда задала молодой гостье вполне невинный вопрос...
Гостья появилась раньше нее и даже, кажется, ночевала в этом гостеприимном доме, где она так любила бывать и любила бы еще больше, если бы не боялась показаться навязчивой. Ева была женщиной, которой всегда «за...», но ее возраст никогда не коррелировал с самоопределением в жестких временных рамках, задаваемых самой жизнью, которая всегда так сложна, а подчас и груба... Ева была женщиной трудной судьбы, до крайности одинокой и ужасно экспрессивной, что несло в себе некоторое противоречие, поскольку освободить собственную экспрессию в одиночестве – означало бы просто тихо напиться, а это не выход из коллизий, которые то и дело подбрасывает жизнь, особенно для натуры тонкой и эмоциональной, требующей ответа и отдачи от тех, кому она несет и отдает без остатка самое ценное – самоё себя... В общем, Ева была друг семьи.
Все это Маша успела понять, пока не кончились бутерброды, что, впрочем, ничуть не помешало женщине с таким интересным именем и судьбой выдать о себе массу информации совершенно незнакомому человеку и лишь потом озадачиться вопросом: «А кто это?»
– Маша, а вы кем приходитесь Андрею Ивановичу?
Кусок бутерброда чуть не попал «не в то горло»:
– Я его старшая дочь.
Да-да, именно так!.. Ядренов сам подкинул подходящую ко всем случаям «безопасную» формулировку. Но странно, почему она об этом спрашивает? Маша была в полной уверенности, что... всем все известно и все понятно. По-крайней мере, тем, кто случайно проходит мимо и приходит к позднему завтраку, а Яшка и Клепа не возражают. А если неизвестно и непонятно, то почему нужно кем-то кому-то приходиться?
«Я его старшая дочь». Это звучало не так, как если бы ей вздумалось сказать: «Я его младшая жена», но Ева почему-то сказала: «Ой».
– Ой. Спасибо, что я сижу! Нет, это правда?!. Не может быть! Ой, дайте я на вас посмотрю!..
– Сейчас, только перестану глупо улыбаться, – ответила Маша. Рот ее действительно растягивался до ушей.
– А правда, она похожа! Похожа на маму Андрюши! – Ева обращалась к Алле и была уже в полной экзальтации от свалившейся на ее седеющую голову «новости».
Алла, напротив, хранила спокойствие и улыбалась терпеливо и, казалось, чуть снисходительно все то время, что Ева расточала саму себя и похвалы ее красивому дому.
– Ой, ну расскажи, расскажи!.. Как же вы встретились?! Как это было?
– Вы имеете в виду сейчас, то есть... вчера? – запуталась Маша.
Она пожала плечами. Обыкновенно встретились.
Маша вспомнила всю «дежурность» знаменательной встречи. Ядренов протягивает руку, чтобы взять у нее дорожную сумку, а она протягивает ему ладонь... Глупость какая-то. Ну ему, конечно, ничего не остается, кроме как ответить теплым дружеским рукопожатием.
– Ну да! Ведь вы не виделись прежде? Ой, я не могу! Ну надо же! – восклицала Ева.
– А вы не знали, что у Андрея Ивановича есть еще дочь? – отвечала Маша вопросом на вопрос.
– Нет. Ну до чего же она похожа!.. – снова восклицала Ева.
– Как же, ведь вы дружите со школы? Как же вы не знали?.. – удивлялась Маша.
– Мы дружим, но в душу-то друг другу мы никогда не лезли. Алла! А для тебя это была такая боль, да? Когда ты узнала...
– Я всегда знала, с самого начала, – ответила Алла.
– Ой, ну ты героическая женщина! Маша, а вам понравился дом?
– Да, красивый дом. Такой вроде бы небольшой, но уютный.
– А мне все тут так нравится! Вот этот стол, наверное, жутко дорогой, да? Тысяч десять?..
– Да нет, – смутилась Алла. Не нравилась ей эта тема.
Большой обеденный стол из массива бука элегантно сияет даже от скупых лучей московского солнышка. А скромное обаяние новорусской буржуазии чуть тускнеет от прямолинейных вопросов.
