Если когда-нибудь докажет мне, что жил я не по людским правилам, в ущерб себе и другим, что в результате моего образа жизни мир наполнился безграничным горем, несправедливостью и страданием, то я готов к покаянию. Нет! Они должны знать, что я не просто какой-то там выскочка, хвастун, живущий одним днем. Я, господа, русский человек! А это, прошу прощения, нечто совсем другое по сравнению с тем, что можно встретить на мостовых Парижа или аллеях Калифорнии! Без роковой ошибки я не человек, я не русский! Если во мне нет злобы, если я не ощущаю муки в каждом дне, если не испытываю ночных страданий, дневных невзгод и страхов, то что за жизнь у меня? Что я, европеец? С его вечным материализмом и извращенным комфортом? Избави бог! Ой! Русским наслаждаться жизнью сам Господь запретил! Прямо такой указ издал! Наш удел — сохранять в себе духовную скандальность, возвышенный образ мыслей и драчливость в помыслах. В этом и состоит все величие жизни. А какой же смысл коротать время в пабе, сосисочной или биллиардной? За кружкой пива или с кием в руке? Тьфу! Я смеюсь от всего сердца над ними , проживают свою жизнь, словно лишь смерти дожидаются, считают, сколько еще на этом европейском свете им прозябать осталось. Поверили мифу, что за рождением начинается жизнь, а за ней без каких-то там зигзагов — смерть. Нет! Совсем не так-с! Ведь осознание собственной жизни кроется лишь в бунте ума, этим и отличается бытие человеческое от всего другого присутствия. А если мятеж закончился, то накладывай на себя руки — жизнь тоже подошла к финалу! А какое там воспарение сознания под Биг Беном? Или в Гайд-парке, или на каннских пляжах? Гармония противопоказана человечеству, как несносная жара, плавящая мозги наши. Кто же может раскидывать умом при сорока градусах по Цельсию? А если сорок пять, как прошлым летом, а то и все пятьдесят, как в ближайшем будущем? То, что человеческий род все еще существует и существует, сегодня уже не звучит так убедительно. И это обстоятельство меня чрезвычайно радует. А эти на Западе создают себе не обремененную проблемами жизнь и наивно радуются, что, дескать, у них все о, кей! Человек без притворства, без мнимой или реальной борьбы, без грандиозных скандалов в разуме полностью обреченное существо. Ему интеллектуальная буря необходима, иначе пропадет, вымрет, как предыдущие биологические виды. Поэтому безудержно стремящийся к гармонии, окружающий себя роскошью, накапливающий капиталы, он, сам того не понимая, приближает конец света. А европейцы, они все ближе к параличу высоких чувств, так что никакой дебош в их сознании невозможен. У нас судят за публичную критику власти, в тюрьмах изгоняют этот социальный недуг, а у них за скандал в собственном сознании ставят диагноз: «безумие»! В их языках даже слово «страсть» не существует в том значении, как у нас: «невероятно возвышенное возбуждение». При определении разных состояний души и разума, проявления всех случаев чувственности у них существует одно лишь и притом не очень уж выразительное слово: «passion». Они не пользуются у русских никакой особенной симпатией. Да, французы, да, англичане, ну что тут особенного? Не воспаляется от этих ничтожных понятий наш разум, душа не погружается ни в трепет, ни в восторг, когда слышит эти слова. Как-то совершенно равнодушен к ним наш русский слух! Вот взять, к примеру, немцев: с семнадцатого по девятнадцатый век их считали последними пропойцами Европы. Казалось бы, сколько негатива. Ах! Ох! Они пьют свекольный шнапс! Они гонят самогон из картофельных очисток! «Comment peut — on cotoyer des gens, de si bas etage» («Как можно водиться с такой низкой публикой !») — звучало на Елисейских полях. «if I were German I shoud certainly hang myself» («Если бы я был немцем, то обязательно бы повесился!») — звучало в лондонскихгостиных. Странная логика: позорно было быть немцем . А именно в это время они создают величайшую музыку, философию, науку, литературу. А что сейчас? Перестали пить, разломали самогонные аппараты, допустили к себе парижских парикмахеров, стали щеголять на французский манер, по-английски капитализировали, усреднили оригинальную ментальность, широко ввели в лексикон слово «бизнес» — и что? Ничего нет! Все исчезло! Культура погибла: остатки их духа живут нынче лишь в шедеврах прошлого! В бесчинствах разума их теперь не заметишь. Они вместе с бывшими своими критиками вышли на подиум попкультуры поведения и творчества (если слово «творчество» вообще подходит к этому виду деятельности).
Если в прошлом европейцы были убежденными христианами, что позволяло им скрывать неспособность к бузе в сознании, то теперь они таят банальность своего разума за стилем поведения, брендами, гольфом, модой с пренебрежением упоминать Россию. Жаль! Не ведая, они сами приближают конец света! И никакого по этому поводу беспокойства, дискуссии в обществе и в собственных головах. Нам никак нельзя допускать на наше поле обнищавших душой жителей Старого Света. Да, карман у них тугой, набитый, города блестят чистотой, уютны, одежда отутюжена, вытрезвителей нет, тюрьмы и дома для сумасшедших полупусты. Но что еще? Чем они по существу отличаются от нас в лучшую сторону? Кто возьмет на себя смелость утверждать, что их бабы дефилируют сексуальнее, чем наши? Где тот безумец, который заявит, что у плодов их земледелия есть хоть какой-то вкус? Что их времяпрепровождение более выразительно, что память заполнена неиссякаемыми сюжетами, а сознание подвержено нашествию скандальных тем?
Нет! Ничего подобного! Но что же в них такого, что толкает их к представлению, будто им живется лучше, чем нам, будто им весьма комфортно в европейских стенах, а у нас, значит, совсем дурно? Ведь главное для человека — разум. Размышляя над строением себя самого, я пришел к выводу, что состою из прочной триады: самости, скандала в себе, художества собственного разума. И никакие там чувственные химеры — нравиться публике, испытывать вкус лангустов, отмечать красоту прически, изящные линии женского тела, наслаждаться ароматом сигар, аплодисментами в мою честь — меня абсолютно не интересуют. Нужен ли нам такой рафинированный вкус, которым гордятся европейцы? Их изысканные манеры, возведенные в ранг интеллекта? Как держать вилку? Как открывать рот? Пить ли по глотку? Тьфу! Ой, не наше это дело, господа! Совсем не наше! Бурлящий самыми разными идеями, бунтующий разум — вот русская стихия обитания! Кто мы без него? Европейцы! А хотим ли мы этого? Нет, господа, ох как не желаем. Спросишь сейчас европейца о наличии у него желаний — он обязательно выскажется слоганом из теле-газетной рекламы. Нет-с, сознание у них давно потеряно! Поэтому они и лезут на всевозможные демонстрации, чтобы себя показать и на людей посмотреть. Погода ведь способствует, не то что у нас! А один господин как-то даже открыто высказался: «Протестные тусовки — лучшее место для знакомства! Женщин уйма! И не надо ломать голову, с чего начать кадриться». Ну вот скажите мне, господа российские, вы-то меня лучше поймете: может ли кто-нибудь из вас выйти на митинг или демо, если ваши мозги дымятся от проблем бытия, если сознание ведет интенсивную борьбу по какому-то музыкальному, философскому либо научному вопросу с правительством, солидным оппонентом или группой ученых? Ведь ни один разумный человек не позволит себе по одному и тому же вопросу участвовать в совершенно разных по накалу скандалах. Один раз в обстоятельной аналитической дискуссии внутри себя, а другой — в колоннах незнакомцев на площадях и улицах Москвы. Что же из такой очевидной глупости получится? Срам! Интеллектуальный срам, господа! Поэтому нет! Избавьте Семена Химушкина от европейской политической культуры. Я лучше продолжу бузить в собственном разуме! Ласкать себя страстными парадоксами российской версии человеческого предназначения. Больше пользы извлеку из такого чисто национального принципа. Ведь мы веками приучали себя, что необходимо желать себе всего наихудшего, наиглупейшего и мерзкого, потому что лишь такие сюжеты могут привести к скандалу с самим собой, а значит, они открывают прямой путь к бунту и к творчеству. Что же получится, если я начну желать себе огромного состояния, высокой должности и неимоверной власти, тем самым постоянно тешить свое самолюбие уверенностью, что вот-вот получу все это, да еще в неограниченном количестве. Не запрею ли я в ожидании-то? Не оевропеюсь ли? Надо, конечно, признать, что среди нашего замшелого брата нет-нет, а встретишь такого, кто обо всем этом слезы льет и вымаливает у судьбы выгодный кусок, да пожирнее. И какая у него невероятная способность к таким пожеланиям, к фантастическим представлениям о возможной жизни в роскоши, ну, действительно, как будто в Европе на ноги встал. Другой раз даже подумаешь, а не французским ли молочком он выкормлен. Помнится, коммунисты на сотни миллионов долларов во Франции масло и молоко ежегодно покупали! Не следы ли это той самой внешнеэкономической экспансии? Французы — люди коварные, помнится, еще «чуточку славянский» Бальзак (ведь связался же с полячкой) их все высмеивал, но так ничего и не добился. Поэтому обычный русский конец ожидал его: помер рано, разъеденный болезнями…
