Вошла Филлис Лайонс и направилась прямиком к нашему столику. Как школьная подруга Мириам и моя соседка она никогда не дожидается приглашения присоединиться к нашему разговору. Она подхватила мой пакет и поставила его на стол.
– Давай-ка, девочка, – начала она, – покажи нам.
Я вынула свои покупки. Мириам сказала, что у майки прекрасный цвет.
– Сапфировый. Прекрасно подходит к твоим глазам, – сказала она и провела рукой по шелковистой материи. – Такая модная, – добавила она, – но выглядит очень удобной.
Филлис посмотрела на ценник.
– Матерь Божья! – воскликнула она. – У тебя денег куры не клюют, что ли? Какой смысл модничать, если выглядишь, как корова? На твоем месте я бы покупала что-нибудь с более широкой талией.
Откуда ей знать? Она обычная старая дева и уже давно такими вещами не интересуется.
Мириам сконфуженно посмотрела на меня и засунула вещи назад в пакет. Филлис ее тоже раздражает, но, когда я переехала в Маолтран, она предупредила меня, что у соседей хорошая память. Лучше с ними ладить.
– Мне ее жаль, – сказала Мириам, когда Филлис наконец ушла в аптеку за лекарством для матери. – Присматривать за больным человеком – это вам не шутки. А ее мать болеет столько, сколько я себя помню.
Она поинтересовалась, когда я собираюсь встретиться с профессором Ленгли. Я ответила, что на следующей неделе.
– Если ты не против, я днем сбегу с работы.
– Конечно, без проблем, – с готовностью согласилась она. Ее волнение мне приятно. Чем больше она пытается его скрыть, тем яснее я вижу, насколько она обеспокоена тем, что мне приходится так много ездить на машине. Но я ведь ее менеджер по маркетингу. В мои обязанности входят встречи с клиентами. Она все пытается уговорить меня уйти в декретный отпуск. Но чем, черт побери, мне заниматься все это время? Сидеть одной в пустом доме? Я здорова и полна сил и собираюсь работать, пока могу.
– Дэвид предупредил меня, чтобы я приглядывала за тобой и не позволяла чересчур много работать, – сказала она. – Меня тревожит, – добавила она, – что он сидит на этой буровой. А если что-то случится…
Она замолкает.
Ей неприятно напоминать мне, что у меня бывают проблемы, когда дело доходит до того, чтобы рожать ей внуков. Я стараюсь не давать ей поводов для беспокойства. Я пью воду, пока мой живот не разбухает и не становится похож на барабан. От переедания меня тошнит, но веса я не теряю. Надеюсь, что профессор Ленгли забыл о моем существовании. Его секретарша восприняла мое решение сменить гинеколога с холодной вежливостью и выслала мне счет за последний прием и отсканированные документы.
В начале месяца Дэвид приехал домой в отпуск. От свирепых штормов на Северном море его кожа загорела и обветрилась. Он переделал пустующую спальню в детскую комнату, выкрасил стены в светло-зеленый цвет и повесил одну из фигурок в виде морского конька, которую дала Мириам. Мы поехали в Дублин, где остановились на выходные у моего отца и Тессы. Мы купили коляску, кроватку, стульчик, столик и приспособление для смены подгузников.
Каждый раз, когда мы с Дэвидом принимали очередное решение, шепот нарастал. Каждый раз, когда я колебалась, я слышала: «Помни нас… помни нас… назад дороги нет». Когда я хотела выбежать из тени этого дома и покончить со сном, голоса шептали: «Оставайся… оставайся». «Молчи…» слышала я, когда мне так хотелось сказать правду, что в глазах темнело. «Будь смелой…» – когда Дэвид прижал ухо к моему животу и сказал, что ничего не чувствует. Я ответила, что непросто что-то там расслышать.
Он почувствовал, как я вздрогнула от страха, а мое чрево сжалось от ужасного решения.
Наш ребенок растет, создаваемый шепотом.
Однажды я встретила человека, который знал язык лошадей. Это был невысокий плотный мужчина в широкополой шляпе с пером, лихо воткнутым в тулью. Я была заинтригована этой его способностью, но мужчина сказал, что он всего лишь понимает лошадей. Он пришел к нам вскоре после того, как мы купили Огастаса. У коня оказалось слишком много дурных привычек, чтобы мы с Дэвидом могли вдвоем с ними справиться, и тогда он позвал этого человека. Я наблюдала, как он остановился возле Огастаса, прижался к нему щекой, не угрожая, а лишь усиливая слова, с которыми обратился к разуму лошади, пытаясь наладить контакт с яростью, не дававшей приручить ее. Когда он закончил, Огастас оставался таким же веселым, но теперь с ним можно было найти общий язык. Теперь его на лугу не встретишь, мы его продали одному коневоду. Я сказала Дэвиду, что однажды, когда я на нем ехала, он перестал слушаться и чуть не выбросил меня из седла. Каждый раз, когда я потом проходила мимо ворот и видела его, мне становилось не по себе. Мне хотелось это забыть.
«Это случится, – обещал мне шепот. – Верь нам… верь в нас… мы шепчем о том, что должно случиться».
Дэвиду не хотелось, чтобы я спала одна, но когда я сказала, что у меня в некоторых местах появилась сыпь, он понял. Ничто не должно было угрожать новой жизни, которую мы создавали. Я сказала, что люблю его, объяснила, как гормоны бесятся во время беременности и что заниматься в это время любовью нежелательно. Я пообещала, что после родов все изменится.
Когда я пришла домой вечером накануне его отъезда, он сказал, что нам надо поговорить, взял меня за руки и усадил на стул.
– Успокойся, – сказал он, – и выслушай меня. Из-за всей этой суеты и работы допоздна, если не считать поездки в Дублин, я, с тех пор как вернулся домой, почти не вижу тебя.
Он поцеловал меня, ожидая, что я отвечу на ласку. Я застыла на месте. Мое тело запротестовало, обвиняя его в эгоизме и желании потакать собственным прихотям. Он не видел испуга за моей маской холодности? Как такое возможно?
– Почему ты отталкиваешь меня? – спросил он. – Неужели ты думаешь, что я животное, которое не может просто лежать рядом, не испытывая желания вторгнуться в твое тело?
Я почти решилась рассказать ему правду. Я почувствовала, как задрожали ноги. Мне захотелось встать на колени и сознаться во всем. Но шепот уже не старался мягко убедить меня. Теперь он приказывал. Я выпрямилась и взглянула на мужчину, чьих детей я носила так недолго, всех пятерых, и который теперь пытался заставить меня продолжить это.
«Больше никогда… больше никогда… больше никогда…»
Он отпрянул от меня, пожелал спокойной ночи и сухо поцеловал в лоб. Я понимаю его желание разделить мои переживания, но это путешествие мне суждено совершить в одиночку.
К тому времени, как мы вышли из «Мускатного ореха», дождь уже закончился. На рынке начали появляться покупатели. Возле кафе на одеяле сидела какая-то женщина, явно не из местных. Ей был максимум двадцать один год. На руках она держала младенца, а рядом с ней примостился маленький мальчик с тусклыми глазами. Я начала рыться в сумочке в поисках мелочи, а Мириам вернулась назад в кафе, чтобы купить сэндвичей и кофе для матери и молока для мальчика.
