Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
— «Ой, страшно мне, тетя, страшно мне, тетя, от этих новостей!» — насмешливо напевала Рита долинскую песню. Она не то чтобы ничего не боялась, просто верила в судьбу. Теткину подругу, уехавшую еще из Союза на Землю обетованную и больше всего на свете боявшуюся ворья, дочиста обокрали в Тель-Авиве: из дома вынесли все, даже чайник со свистком, желтый, ободранный, советский. В Москве же на ее квартиру никто и не покушался ни разу. Однако тема «сплошного ворья в этой стране» была в ее доме главной, даже навязчивой. Ну разве она не была права? Насмешка судьбы? Просто: судьба.
— В тебе нет ничего еврейского, — удивленно говорила тетя Сима. Еще бы! Откуда? В маме, как и в Симе — половинка, папа — чистый русак. Вот вам и темно-русые волосы, негустые, но волнистые и блестящие, вот вам и курносый носик и темно-серые глаза. «Модный цвет — мокрого асфальта!» — любил шутить Гоша, Ритин муж. Рита, Гоша и их шестилетний Ванька жили в районе Савеловского вокзала, а тетка — в Черемушках. Отношения Симы и Ритиной мамы, Ольги Михайловны, жившей рядом с дочерью, всегда были проблематичными, а уж когда Сима начала паковать чемоданы…
— Старая дура! Была старая дева, теперь старая дура! И дева!
Все: мама отрезала от себя родную сестру навеки. Рита этого не понимала и не могла так.
— Вот ваше поколение всегда и во всем такое безжалостное, что просто ужас: родня, не родня, все вам по барабану! Растеряли всех, все связи, родственников… Как так можно? И во имя чего?
— Вот и найди всех нас, если сможешь. Отмоли, соедини, восстанови… А у меня… у нас уже сил на это нету, — мама говорила сквозь слезы. Рите было ее очень жалко: все-таки несчастные они люди, эти битые советские бунтари-шестидесятники, наивные идеалисты, и в то же время — упертые в своих принципах, как ослы некормленые! Все — на алтарь идеи! И гори родные братья и сестры синим пламенем, ежели смеют не чтить алтарь!
А что у нас сегодня за алтарь? Это — новая страна Россия, где надо жить и которую необходимо обустроить. Наделали ошибок, значит надо исправлять, а не дезертировать. Боишься? Значит трус, предатель.
И мамины губы сурово сжимаются в тонкую ниточку, нет, в волосок. Рита, вздохнув и мысленно еще раз пожалев мать, тащится в Черемушки, к одинокой тете Симе, в сущности, абсолютно русской, испуганной жизнью бабе, чаевничать с ней, утешать, спорить и задавать самый больной вопрос последних лет и не только в этом доме:
— Ну куда, ну зачем ты уезжаешь?
На этот раз, прежде чем пойти к Симе, Рита заглянула в ее «придворный» супермаркет. Ну и ни фига себе! Это даже не Израиль, наверное, это — сама Америка! Если, конечно, не смотреть на цены. Хотя кое-что можно нарыть: к примеру, обалденные йогурты по вполне обычным наглым ценам.
Здесь-то, около йогуртов, Рита и увидела Юльку, которая, задрав коротко стриженную голову, разглядывала молочное богатство.
«Маленькая собачонка до старости щенок», — отметила про себя Рита, зная, что они с Юлькой год в год ровесницы, то есть им обеим уже по тридцать два, а издали Юльке никак не больше четырнадцати: маленькая, худющая, модные джинсы на всех нужных женских местах болтаются. «Худоба — это красиво?» — в очередной раз засомневалась Рита. С ее сорок восьмым размером давно уже ничего невозможно было сделать. Сначала это была трагедия, потом — глухое отчаяние, после она смирилась. Но, увидев Юльку, очень обрадовалась своим крутым бедрам и возлюбила их, как родных.
— Юлия! — торжественно пропела она в ухо джинсовой малышке.
Та вздрогнула от неожиданности и повернулась к Рите. Ага, вот он, возраст, и вылез весь наружу! Мелкие морщинки вокруг глаз, уже заметные продольные на лбу…
— Ритка! — Юлька вся расцвела, обнажив в улыбке дырочку от недостающего зуба, ту дырочку, которую видно исключительно при очень большой радости. На Юльке модная джинсовая курточка — мечта поэта: вся в заклепках, застежках и «липучках», на руке — часы — самый писк — тяжелые, большие. Очков нет, а ведь уже в десятом совсем их не снимала, наверное, линзы надела.
— А ты — в порядке! — весело сказала Рита.
— Брось, Катаева, я ж в зеркало иногда смотрю. Вот ты у нас расцвела!
— Я уже сто лет не Катаева, а Гаврилова. А цвести в нашем возрасте — самое то.
— Кому то, а кому и не то… — Юля перестала улыбаться, и мордашка ее сделалась озабоченной. Опять проявились все морщинки.
— Эй, не хмурься, состаришься. Что не так? Ты уже не Лавочкина, что ли?
— Лавочкина я, Лавочкина, не нервничай, — досадливо замахала рукой Юля. — Лучше объясни, что ты тут делаешь?
— Оригинально! Йогурты вот покупаю. А ты?
— Я живу вон там, — Юлька махнула рукой куда-то вправо, — в соседнем доме. Разве ты…
— Нет-нет, я тут тетушку навещаю. Тетушка моя лыжи навострила, на чемоданах сидит. Вот я и провожаю ее уже месяца три.
— Пойдем ко мне! Кофе выпьем, поболтаем! — Юлька вдруг оживилась, глаза заблестели, щеки порозовели, она схватила Риту за руку и встряхивает, встряхивает…
— Ой, ненормальная, отцепись, руку оторвешь! Зайду, конечно, но не сегодня. Не могу я сегодня, мне еще к тетке, потом в нормальный советский магазин, и — домой, дитя ждет. У тебя есть дети?
— Есть. Дочь Ася. Шесть лет.
— Здорово. И у меня. Сын Ваня. Представляешь, шесть лет. Будет о чем поболтать! Я к тетке теперь в четверг приеду. Хочешь, я к ней специально пораньше, а потом к тебе зайду?
— Давай!
— Напиши где-нибудь телефон и адрес.
— Это правда? Ты точно зайдешь? Мне тебя ждать? — Юлька была так радостно взбудоражена, будто встретила самого родного человека, с которым была в долгой разлуке. Странная такая!
— Ты, Юлька какая-то… необычная. Сказала же — зайду. Телефон давай, Лавочкина! И отцепись же, наконец, от моего рукава!
Юлька бежала домой. Все ее нервочки подрагивали, а где-то в районе солнечного сплетения давило и щекотало. «Какая я дура! Чуть все не испортила! Эмоции все, эмоции…» У Юльки появилась цель, по крайней мере — до ближайшего четверга включительно: показать хотя бы этой Маргарите, в каком она полном порядке, как все у нее хорошо…
Первый год жизни с Ромой в доме ее мамы и Володи был, можно сказать, сказочный. Они погрузились друг в друга полностью, абсолютно, до последнего сосуда, до каждого нервного корешка. Они одновременно просыпались друг у друга в объятиях, они синхронно засыпали после любви, не отодвигая тело от тела ни на миллиметр. Ходили везде и всегда, взявшись за руки, в одно и то же время им хотелось есть. Словом, так не бывает!
— Так просто не бывает! — восклицала мама, глядя на них. — Это дар вам дан какой-то! Счастливые!
Дар… Счастливые… Юлька нервно ковыряла ключом в замочной скважине. Сейчас откроется дверь, и она тут же увидит себя в зеркале, висящем прямо напротив. Надо зажмуриться, не видеть, не смотреть. Какого черта именно здесь повесили это дрянное зеркало? Да-а, ведь это она сама так решила тогда, давно, когда они с Ромкой, мамой и Володей пришли смотреть однокомнатные кооперативные хоромы… «Представляешь, Ром, гости входят и тут же видят себя в зеркало, и свое «здравствуйте» тоже говорят как бы сами себе! Здорово?» Гости… Ха-ха…
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
