И пусть у них будет каждый вечер так же тепло и радостно, как теперь. Но они не все время будут проводить в четырех стенах — будут ездить все вместе в путешествия на уик-энд. Можно как-нибудь и на лыжный курорт махнуть…»
Сёма давно уже перешел на коньяк. Отхлебывал по глоточку, блаженствовал.
— Вы как, лыжами не интересуетесь? — спросил он, хитро поглядывая на прекрасных дам.
— Лыжами? — удивились обе, думая, что это обозначает нечто, что это такой слэнг.
— Ну да, горными. Попробовали когда-нибудь?
— Обожаю! — Маня закатила глаза.
— С детства ненавижу лыжи, — заявила Таня, — с уроков физкультуры.
«Мать, конечно, более эмоциональная, эксцентричная натура. Таня более сдержанная, умеренная», — с удовлетворением подметил Сёма.
— А плаванье? Зимой, в подогретом бассейне?
Зазвонил телефон.
— С фонтаном? — уточнила Маня, не обращая внимания на звонок.
— С золотыми рыбками? — подхватила Таня с энтузиазмом.
Звонок повторился.
— Это аквариум, — поправил Сема, — а то — бассейн.
Телефон продолжал трезвонить.
— Прямо в доме, где я живу, в центре Нью-Йорка.
Таня и Маня сидели с непринужденно-напряженными лицами, словно телефон не имел к ним никакого отношения.
— Как, прямо в подъезде? — заинтересовалась Маня.
— На крыше или в подвале? — спросила Таня.
— У вас телефон звонит, — робко вставил Лёва и покраснел от смущенья.
— Как телефон? А я думала — это в ушах у меня звенит, — удивилась Маня.
— Да возьми ты трубку, — Таня махнула рукой. — Все равно он тебя достанет.
Почему-то стало казаться, что звонки стали чаще и нетерпеливее.
— Так ведь как раз одиннадцать! — многозначительно сказала Маня.
— Прорвется! — безнадежно вздохнула Таня. — И так прорвется: человек, которому некуда больше пойти…
В ее голосе послышались тревожные нотки.
Маня решительно закусила губу, резко схватила трубку, однако не сразу поднесла ее к уху.
— Прекрати меня преследовать. Чего ты добиваешься? — сказала она устало.
— Ну, точно! — Таня метнула на Сёму тревожный взгляд. — Так я и думала! Крольчатников. Что сейчас будет!
— Кто? — обеспокоенно спросил он.
— Крольчатников, — повторила она шепотом, довольно зловещим. — Кабак как раз в это время закрывается, он и начинает названивать…
— Зачем? — удивился Сёма.
Маня грохнула трубку:
— Ну все! Ждите гостя!
— Так ты позвала?
— А без приглашения. Самозванец же, татарин, хуже татарина…
— Может, дверь забаррикадировать? — предложила Таня.
— А кто он? — осведомился Сёма. — Мафиозо какой-нибудь? Рэкетир? Может, лучше милицию?
— Да не рэкетир он, — протянула Таня. — Журналист он. Мамин муж. Мама его прогнала за наглость. Какая тут может быть милиция!
Маня включила видик, поставила мультики, чтобы дети хоть чем-нибудь занялись, отвлеклись. Лёва перебрался поближе к телевизору, рядом в креслице усадили Васеньку. Тот с восторгом глядел на развеселых кувыркающихся зверюшек, показывал на них руками и ногами и всех называл «тятей».
К входной двери меж тем был придвинут детский шкаф, на него водружена книжная полка и притиснуты стулья и табуретки.
— Неужели вы настолько его боитесь? — спросил Сёма.
— Вы Крольчатникова не знаете, — мрачно ответила Таня. — Сейчас такого шороху наведет! За мать я очень боюсь!
Посмотрела на Сёму с надеждой, доверием.
Сёма приосанился, выкатил грудь колесом.
— Я же тут. В чем вопрос?
— Может, свет вырубим? — придумала Маня. — Увидит, что дома никого нет и — отвалит?
— Холодильник можно еще придвинуть, — предложила Таня, с сомнением ощупывая баррикады.
— Отключить придется, а он и так подтекает.
— Овощной ящик! Набитый картошкой. Он тяжелый.
— Ах, оставь, — отмахнулась Маня. — Разве такого чем-нибудь остановишь?
Выключили свет. Только бледное пятно телевизора с потешными суетящимися фигурками беспомощно и мутно освещало разворошенный стол.
Сёма подобрался к Лёвушке.
— Газовый баллончик у тебя с собой?
Лёва кивнул:
— В куртке, в кармане.
— Вынь и держи наготове. На всякий пожарный.
Вернулся к столу как ни в чем не бывало. По-отечески обнял обеих дам:
— А пир что, так сразу и кончился? Кофе в этом доме дают? «Болз» будем пробовать, или как?
Таня и Маня засуетились на темной кухне. Сёма поневоле уставился в телевизор, где милые безобидные зверьки задавали трепку какому-то волосатому монстру.
— Кофе, торт, коньяк, ликер. Будем есть и пить и развлекаться! — провозгласила Маня.
Таня же прошептала тихо, но все услышали:
— Пир во время чумы.
Сёма залихватски плеснул по рюмкам:
— Рекомендую! — чокнулся громко, для поднятия настроения. — Эх, где наша не пропадала! За победу!
— Не успела я у вас застраховаться, — улыбнулась Маня.
— О чем речь, мадам? Я сам вам лучше любой страховки. Знаете, однажды в Нью-Йорке, в Центральном парке, на моих глазах один огромный негр толкнул белую женщину. Беременную.
— И что? Вы его побили?
— Нет. — Сёма небрежно поднял рюмку с коньяком и посмотрел сквозь нее на светящийся экран. — Зачем? Я просто снял с руки белую лайковую перчатку и легонько хлестнул его по щеке.
Эту мифическую историю рассказывали Сёме еще в Харькове. Он слушал и с волненьем сглатывал слюну: «Вот это да!» Нездешним шиком веяло от нее, несоветским изяществом. Звучала она так: надменный англичанин, турист, увидев, как негр толкнул на Красной площади (!) белую беременную (!) женщину, небрежно снял с руки белую лайковую (!) перчатку и столь же небрежно хлестнул его по щекам.
Сёма ведь почти и не врал — он так сжился с этой историей, что и не заметил, как присвоил ее.
— А он?
— А что он?
— Не ответил?
— Так я просто поставил его на место. Между прочим, негры отлично чувствуют, кто их хозяева. Хотя, конечно, американцы их непозволительно распустили: мы все равны, мы все одинаковые!
— Сёма, так вы расист! — засмеялась Маня. — А негров-то вы страхуете? Или — пусть живут в ничем не обеспеченном страхе?
