Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54
Каждый день что-то всемогущее, неощутимое и непонятное дарует нам выбор, и мы умудряемся вместо одного правильного выбрать сотни неправильных…
Это и есть случайность. Опыт.
Я случайный человек. И…
— Мне девятнадцать лет. Мне уже целых девятнадцать лет, — проговорила я, глядя на часы, которые своими деревянными стрелками подбирались все ближе к нулевой точке отсчета. А я так и не сделала ничего путного. Счеты с жизнью — по нулям. Хожу и вру сама себе, что клевая. Вдруг пришло сознание какой-то необратимости происходящего, что уже не черновик пишу. Да жизнь вообще не сочинение. Морщины. Ищу морщины — пытаюсь узреть первое приближение старости, которая окутает дряблостью и глухотой.
И где же этот восьмой день недели?
Я стояла в ванной своей сестры Карины. Смотрела на свое отражение, в глаза, щупала грудь третьего размера, не уменьшилась ли, поправляла сережки, прислоняла ладонь к впалому от отсутствия сна животу, пересчитывала родинки.
На самом деле Карина мне не сестра, это моя кровь. Нам было двенадцать — мы порезали проспиртованным ножом руки — и соприкоснулись ранами, она перетекла в меня — я в нее. Мы всегда и везде были вместе. Жили девятнадцать лет в соседних домах на 3-й Фрунзенской, учились в одной школе, спали с одними и теми же хмурными мальчишками с неплохой эрекцией, даже работали вместе. Да еще и братья лучшие друзья. Ну, чем не семейная идиллия? Которая, как и все прекрасное, разрушилась в июле 2003 года, тогда ее увезли в «Клинику Маршака». И там за закрытыми дверями, под прикрытием охраны и кундолини-йоги правили мозги. Коррекция угла зрения.
Я поступила в ГИТР, она — в «наркотик анонимус», где по первым календарным выдавали брелоки «месяц чистоты и душевного покоя». Ее двенадцать брелоков я размышляла над тем, как круг событий мог замкнуться в этой плоскости и где же те самые три точки, через которые можно провести странный ровный пласт несостыковок, причем только один. Я видела Карину обдолбанной пару раз в жизни, мы вместе курили дурь; она даже не пробовала кокаин. Это я, распутная девка, вдыхала пары белого порошка в ее отсутствие, таблетки по особым мероприятиям. Иголок в нас не было, кроме заноз от старых, не крашенных после зимы лавок.
Но почему тогда я смогла остановиться, а она нет? А ведь этот факт чернильным пятном опорочил белоснежный лист нашего взаимопонимания. Исчезло доверие — теперь я не верю ни единому ее слову. Интуитивно.
В душе каждой девушки живет шлюха, мразь и маленькая девочка. Конечно, при наличии этой души. С ней нужно быть аккуратнее. Она как желание. Желания — опасность, они сбываются и заставляют жалеть об этом. Душа тоньше — она теряется, ее забирают встреченные и встречные. А еще ее можно продать.
Да, что это я? Я же снова вру.
Мне нужно возвращаться на кухню. Прощай, моя ложь, я скоро к тебе вернусь.
Я нацепила дежурную улыбку и смело произнесла: «Через минуту я буду опять старше тебя на год. И так каждый раз. Уже надоело», — мы как-то по-детски рассмеялись, глупо так, наигранно, до противного фальшиво. Сидим и прикидываемся, что дружим.
Черная Nokia пропела саундтреком к «Грязным танцам-2». Звонил Алек Романович. Первый. Это был один из редких периодов нашего общения, когда мы постоянно набирали семь цифр, соединяющих наши голоса, и даже не искали для этого особых поводов. И все-таки странно, что первый. Даже не мама, а он.
— С днем варенья тебя! Я же сказал, что первый позвоню!
— А почему такая уверенность, что ты — первый? — я с нарочито целомудренным выражением лица откинулась на спинку стула, задирая ногу.
— Это не уверенность. Это время московское… Дай, что ли, пожелать тебе что-нибудь?
— Пожелай.
— У тебя все есть, так пусть будет еще больше.
У меня нет тебя. Какой же ты наивный.
Формально действительно было все, s-видные ликвидные единицы, набор из сорока семи кредитных и дисконтных карточек, пара мужчин и никаких обязательств. Я училась на третьем курсе, работала в рекламном продакшне, редактировала раздел «Dolce vita» на портале о моде и пила противозачаточные по утрам. Но каждый день кожей чувствовала одиночество и ненавидела свою жизнь. Не в силах решиться что-то изменить. Хотя, наверное, меня все устраивало. Одним словом, дура.
Почему-то я была не настроена принимать поздравления Алека, тем более слыша сквозь его голос крики Жанны: «Я сейчас вырву у тебя телефон… Ты меня не понял? Я спать хочу». Я называю ее шваброй. Думаю, это моя ахиллесова пята. Не люблю швабр, а ими кишмя кишит Москва.
— Извини, параллельный звонок, — не дождавшись его «пока» («целую» в данной ситуации было неуместно), я кинула телефон в сторону. Меня задело, как по почкам.
Сестра так и сидела в розовом спортивном костюме от Маши Цигаль, моем, кстати. И молчала. Она протянула коробку, золотую, глянцевую. Остроформенный предмет постукивал своими гранями, вызывая догадки.
— Ну, давай, открывай уже!
Я несмело приоткрыла крышку и оторопела, пытаясь выбрать правильную реакцию. Мне делали разные подарки: откровенные, дерзкие, но такие никогда — иврит! Русско-ивритский словарь.
— Тебе везет на евреев. Вот я и подумала…
— Какая же ты сучка, — пробормотала я в состоянии восторга, — самая любимая сучка.
Шутки ради я залезла посмотреть, как будет «секс» на иврите — какая-то закорючка, начинающаяся с цифры семь. О, дела. Это же мое любимое число.
А аппарат связной зависимости полифонизировал, прогоняя тишину из пятнадцати квадратных метров кухни, голосом Кирилла сообщая о планах, совместных. А мне вдруг захотелось к Романовичу. Наверное, дело в сексе и иврите.
Тикали часы, образуя привычное звуковое сопровождение, мы смеялись над случайным сексом, который уже не мужскими именами, а периодичностью становился постоянным. А еще я блондинка.
Когда-то от сестры до моего дома на углу Комсомольского и Трешки было триста четырнадцать шагов или две минуты, восемнадцать деревьев и три четверти четвертого «Кента». Я уже год, как не жила на Фрунзенской, но все дороги до сих пор вели туда или начинались в продуктовом, аляповато выкрашенном, ларьке вблизи фотостудии. Кажется, по Фрейду, это что-то нездоровое, а по Юнгу — и подумать страшно. Ведь, если следовать мысленным заблуждениям первого, то все, что с нами было в детстве, имеет свое отражение сегодня. И любая жизненная пощечина еще отдастся подставленной щекой и заставит изменить принципы на «око за око». Но истина где-то рядом. Я ее чувствую. И ночной ветер тоже.
Грязная и любимая, каменная и яркая, жестокая и родная… Фрунзенская набережная. Я спустилась по серым гранитным глыбам на пристань и села на стальной буек, думая о том, что это последний год призрачного состояния «teen» и скоро я сформирую первое «я», которое предастся суду окружения. Хотя меня и так осуждают — родители за несознательность и трату денег, бабушки на улицах за разврат, Кирилл за необязательность, Романович за стеб, все и за все. Вердикт? Не ясен.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54
