Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
— В партии не состою, но на канал подпишусь, — сказал я. Надо же пойти ему навстречу.
— Вот и ладненько! Мы внесли тебя в список. Скажи мне, Леонард, он же Ленни, ты встречался за границей с симпатичными иностранцами?
— Да, — ответил я.
— Какими?
— Разными итальянцами.
— Ты сказал «албанцами».
— С разными итальянцами, — повторил я.
— Ты сказал «албанцами», — не отступался выдренок. — Знаешь, американцам за границей бывает одиноко. Сплошь и рядом! Вот поэтому я никогда не покидаю родной ручей. Зачем? Скажи мне, статистики ради, случались ли у тебя во время пребывания за границей интимные отношения с неамериканцами?
Я смотрел на выдренка, и руки у меня тряслись под столом. Это всем такой вопрос задают? Я не хотел очутиться в «охраняемой фильтрационной зоне» на севере лишь потому, что взгромоздился на Фабрицию, топя в ней свое одиночество и неполноценность.
— Да, — сказал я. — Всего с одной девушкой. Пару раз мы с ней того.
— Полное имя этой неамериканки? Сначала фамилию, пожалуйста.
Какой-то тип через несколько столов от меня, занавесив квадратное англосаксонское лицо густой гривой, вдувал в свой эппэрэт итальянские имена.
— Имя, Леонард, он же Ленни, я жду, — сказал выдренок.
— Десальва, Фабриция, — прошептал я.
— Ты сказал «Десальва…» — Но посреди имени выдренок застыл, а эппэрэт загудел, глубоко задумавшись, в твердом пластиковом корпусе отчаянно крутилось колесико — выдренок со своими кунштюками совершенно доконал старую микросхему. На экране появилась надпись «Код ошибки ВТ/УК-РГ/ФЛАГ». Я встал и пошел на пост охраны.
— Простите, — сказал я, припав к отверстию микрофона. — У меня завис эппэрэт. Выдра со мной больше не разговаривает. Позовите еще раз эту любезную филиппинку, пожалуйста.
В ответ древняя тварь на посту невнятно заскрежетала, тряся звездами и полосами на отворотах рубашки. Я разобрал «подождите» и «сотрудник сервиса».
Следующий час прошел под тиканье бюрократического метронома. Грузчики выволокли наружу золотую статую орла нашего Е pluribus ипит[8]в человеческий рост и обеденный стол без трех ножек. Наконец в коридоре застучали гигантские ортопедические ботинки — пришла пожилая белая женщина. У нее был величественный тройственный нос — более римский, нежели все хоботы, отраставшие по берегам Тибра, — и розоватые громадные очки, наводящие на мысль о доброте и прогрессирующем душевном здравии. Тонкие губы ее дрожали от ежедневных столкновений с жизнью, а в ушах болтались великоватые серебряные кольца.
Внешностью и манерами она напоминала Нетти Файн, которую я не видел со школьного выпускного. Сорок лет назад она первой встретила моих родителей в аэропорту, когда они в поисках долларов и Бога прилетели в США из Москвы. Она была их молодой американской мамочкой, их синагогальной доброволицей, латкес приносящей, она устраивала их на курсы английского, отдавала им лишнюю мебель. Вообще говоря, муж Нетти работал в Госдепартаменте, в округе Коламбия. Говоря еще вообщее, когда я уезжал в Рим, мама сказала, что Нетти откомандировали в некую европейскую столицу…
— Миссис Файн? — сказал я. — Вы Нетти Файн, мэм?
Мэм? Меня с детства учили преклоняться перед нею, но я боялся Нетти Файн. Она видела мою семью в голом виде, на пределе бедности и слабости (мои родители эмигрировали в США буквально с одной парой белья на двоих). Однако эта умеренная наседка неизменно дарила меня лишь безусловной любовью — любовью, что накатывала волнами, потом отступала, а я, ослабелый и истощенный, оставался на берегу сражаться с неизвестно откуда взявшимся подводным течением. Ее руки тотчас обхватили меня, и она заорала, почему я не заглянул к ней раньше и почему я вдруг такой старый («Так ведь мне уже под сорок, миссис Файн». — «Ой, куда же время-то летит, Леонард?») — и вообще всячески явила восторженную еврейскую истерию.
Выяснилось, что она подрядчик Госдепа, работает на программу «Добро пожаловать домой, паря».
— Пойми правильно, — сказала она. — На мне только обслуживание клиентов. Я отвечаю на вопросы, я ничего не спрашиваю. Это все Департамент возрождения Америки. — А потом, склонившись ко мне и понизив голос, нежно дыша мне в лицо артишоками: — Господи, что с нами случилось, Ленни? У меня такие отчеты на столе — я над ними рыдаю. Китайцы и европейцы от нас вот-вот обособятся. Я не понимаю, как это, но что тут хорошего? И мы скоро депортируем всех иммигрантов с низким Кредитом. А наших бедных мальчиков живьем режут в Венесуэле. Я боюсь, теперь уже мы не выкарабкаемся!
— Да нет, все будет нормально, миссис Файн, — сказал я. — Америка-то по-прежнему одна.
— И этот жук Рубенштейн. Он же из наших, ты представляешь?
— Из наших?
Еле слышным шепотом:
— Еврей.
— А моим родителям он нравится, — сказал я. Речь шла о нашем властолюбивом, но злополучном министре обороны. — Только и делают, что сидят дома и смотрят «ФоксЛиберти-Прайм» и «ФоксЛиберти-Ультра».
Миссис Файн брезгливо скривилась. Она помогала тащить моих родителей в американский континуум, учила их полоскать рот и отстирывать пятна пота, но не переваривала их врожденного советско-еврейского консерватизма.
Меня она знала с рождения, еще когда mishpocheh[9]Абрамовых жила в Куинсе, в тесной квартирке с садиком, которая сейчас пробуждает лишь ностальгию, но тогда наверняка была печальна и убога. Отец работал уборщиком в правительственной лаборатории на Лонг-Айленде, так что первые десять лет моей жизни мы могли себе позволить мясные консервы. Мое появление на свет мама отметила повышением по службе (была машинисткой, стала секретаршей) в кредитном союзе, где храбро трудилась, не зная английского, и нам вдруг засветило стать представителями бедно-среднего класса. В те дни родители катали меня в проржавевшем «шевроле-малибу-классик» по районам еще беднее нашего — мы смеялись над семенящими по улицам забавными смуглыми людьми в тряпье и сандалиях, а кроме того, я получал важный урок о том, что такое неудача в Америке. Когда родители поведали миссис Файн об этих вылазках в трущобы Короны и те кварталы Бед-Стая, где побезопаснее, между ними и пробежала кошка. Помнится, родители смотрели в англо-русском словаре, что такое «бездушный», и поражались, как наша американская мамочка может так думать о нас.
— Ну, рассказывай, — сказала Нетти Файн. — Что ты делаешь в Риме?
— Работаю в креативной экономике, — гордо ответил я. — Бессрочное Продление Жизни. Мы поможем людям жить вечно. Я ищу в Европе ПИИ — Преимущественных Индивидов, — которые станут нашими клиентами. Мы их называем Жизнелюбами.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 89
