Иногда, правда, я мечтаю, чтобы в моей бывшей квартире поселилась молодая красивая девушка, а тот самодовольный тип улыбался ей в лифте и бросал страстные взгляды, а потом взял и переехал бы — этажом ниже.
Посмотрел бы я на лицо предательницы.
* * *
На следующее утро я без особого труда вернулся к обычной жизни. Проснувшись, первым делом решил вычеркнуть из памяти историю с завещанием. Все шло как нельзя лучше, но, придя с работы, я обнаружил на автоответчике сообщение от нотариуса.
— Алло, здравствуйте, это господин нотариус. Мне нужно передать вам один документ, но сначала — поговорить. Перезвоните мне, пожалуйста, как можно скорее. И никому не рассказывайте об этом звонке.
Последняя фраза заинтриговала меня. Документ? Что за документ? И почему он такой секретный?
Уже половина седьмого, но я решаю позвонить, в надежде, что он еще на работе. Я в десятый раз набираю номер, но там все время занято.
На одиннадцатый раз секретарша наконец отвечает и передает трубку нотариусу.
— Вы получили мое сообщение?
— Да, только что.
— Послушайте, это, наверное, выглядит довольно комично, но так захотел ваш дед. Я должен передать вам еще один документ.
— То есть он оставил мне что-то кроме блокнота?
— Да, письмо. И попросил отдать его ровно через два дня после прочтения завещания, но с одним условием.
— Каким?
— Вы должны предъявить блокнот, который он вам завещал.
— Блокнот?
— Да. Если вы от него избавились, я обязан уничтожить документ, не ставя вас в известность о его содержании. Так пожелал ваш дед.
— Э-э-э… Одну секунду, пожалуйста, не вешайте трубку!
Я кладу телефон на стол и несусь на кухню. Кажется, я еще не выносил мусор. Приподнимаю крышку помойного ведра, засовываю туда обе руки и роюсь среди очистков и упаковок…
Блокнот на самом дне. Он очень грязный, но он здесь.
— Все нормально, он у меня.
— Отлично. Тогда приходите завтра в шесть.
— Непременно.
Возвращаюсь на кухню и двумя пальцами беру блокнот, весь облепленный кофейной гущей. Аккуратно счищаю ее тыльной стороной ладони. Боюсь, обложка безнадежно испорчена. Я расстраиваюсь и решаю во что бы то ни стало отчистить ее: снимаю тонкую обложку и вижу под ней несколько слов, написанных черной тушью: «Un ricordo per pagina».
Я не знаток итальянского, но тут не надо быть специалистом, чтобы понять. «Одно воспоминание на страницу». Странно. Может, блокнот хранит дедушкины воспоминания? Если так, почему в нем ничего не написано?
Не знаю, что и думать.
К тому же я почти уверен, что это не его почерк. Буквы чересчур круглые, а он писал почти так же небрежно, как я.
Одно воспоминание на страницу, сто чистых страниц. Такое впечатление, что он ни о чем не вспоминал.
Признаться, в последнее время мы не понимали, что с ним происходит: он был немного не в себе, если не сказать — повредился умом. Поэтому мы с сестрами стали по очереди ухаживать за ним. Конечно, они проводили с ним больше времени, чем я, неспособный смириться с такой ситуацией. Опекать человека, который столько лет заботился о нас, оказалось мне в тягость. Я нечасто ездил к нему. Недостаточно часто, я это вполне осознаю.
Естественно, он это заметил и лишил меня наследства — наказал за то, что я практически бросил его в конце жизни.
Я ни разу не говорил, что люблю его, может, из-за того, что любил слишком сильно. Любил так, словно это был не один человек, а несколько.
Думаю, мой избыток любви объясняется отсутствием родителей. В любом ином понимании, кроме биологического. Я их даже не знал, хотя сестры смутно помнят пару эпизодов с отцом и матерью. Правда, близняшки не уверены, что это настоящие воспоминания, — вполне возможно, они слишком близко к сердцу восприняли дедушкины рассказы. Пусть мне приводят любые доводы, я все равно буду считать их поступок отвратительным. Как можно бросить троих детей, один из которых новорожденный, из-за внезапного желания уехать в Индию, в жалкую дыру рядом с Катманду, чтобы начать новую жизнь в гармонии с природой и вселенной? Так поступают только не повзрослевшие битники и безответственные подростки. Вначале заявили, что едут на год с компанией таких же идиотов, и пообещали бабушке с дедушкой вернуться. Вернулись, конечно! Наверняка их тут же завербовал липовый гуру с размалеванным лбом, и они провели пятнадцать лет, покуривая биологически чистую травку и разглагольствуя о мире и его разнообразии.
Они бы, естественно, продолжали в том же духе до сих пор, если бы не история с коровой.
Вскоре после моего пятнадцатилетия бабушка с дедушкой собрали нас, чтобы сообщить «горестное известие»: отец с матерью умерли. Ужасное наводнение захлестнуло Индию. В нескольких метрах от родительского дома, а может, хижины — кто знает? — паслась корова. Вода уже подбиралась к ней, и тогда эти двое дураков присоединились к группе индусов, спасавших священное животное. Поток грязи унес их всех. В общей сложности шесть трупов. Зато корова осталась цела. Такая глупая смерть. Бросить детей и отдать жизнь ради коровы.
Выслушав рассказ, я встал и, громогласно рассмеявшись, бросил: «Да им просто повезло: они умерли так же глупо, как жили!»
После этого я отправился в свою комнату. Первые несколько метров я прошел спокойно, а когда сестры и бабушка с дедушкой уже не могли меня видеть, помчался со всех ног. Рухнув на кровать, я зарыдал. Слезы лились от злости и оттого, что смерть навсегда разрушила мою тайную мечту однажды увидеть их. Я оплакивал нашу несостоявшуюся встречу, которую представлял сотни раз: их слезы, угрызения совести, позднее раскаяние — и свое глубокое презрение. Я разговаривал бы холодно и отстраненно, как человек, долго страдавший и уже смирившийся с потерей. Честно признать, прежде мне ни разу не приходилось по-настоящему страдать, но в тот день я оплакивал важную часть своей жизни.
На самом деле у меня было очень счастливое детство, да и когда я вырос, все складывалось неплохо. Думаю, не расскажи бабушка с дедушкой правду, я бы ни о чем не догадался. Просто считал бы, что родители слегка староваты.
Только совсем недавно меня охватили грусть и одиночество.
Наверное, это случилось, когда ушла Джулия. Да, точно.
* * *
Всю ночь я гадал, что же дедушка написал в письме. Так странно — устроить целое представление после своей смерти. Не впечатление же он хотел на меня произвести? И вообще, когда чего-то ждешь, последние минуты тянутся ужасно долго.
Даже если я приду раньше, нотариус примет меня только в назначенное время. Наверное, вся его жизнь подчиняется строгому расписанию: утром, не задерживаясь ни на секунду, он выходит из дома, а ровно через час, за минуту до начала рабочего дня открывает дверь кабинета. Приветствует секретаршу одной и той же избитой фразой, например: «Доброе утро, Тереза, как поживаем?», а бедняжке приходится откликаться: «Замечательно, господин нотариус, просто замечательно». Даже если все не так уж и замечательно, она ответит то же самое, ведь начальнику совершенно неинтересно, как у нее дела, он просто хочет удостовериться, что этот день ничем не отличается от остальных. Интересно, личная жизнь у него тоже распланирована? Скорее всего, он занимается любовью с женой только по субботам или, скажем, первого числа каждого месяца.
