Бат и Брайтон красивы, несмотря на свои невзрачные окрестности; стройные здания с их гладким каменными фасадами создают искусную атмосферу, которая радует глаз. Лайм же красив благодаря своим окрестностям и несмотря на свои довольно невзрачные дома. Он мне сразу понравился.
Мои сестры тоже остались довольны Лаймом, но по другим причинам. С Маргарет все было просто: она стала королевой балов, устраиваемых в Лайме. В свои восемнадцать она была свежей, живой и настолько миловидной, насколько вообще может быть урожденная Филпот. У нее были прелестные колечки черных волос и длинные руки, которые она предпочитала держать приподнятыми, чтобы окружающие могли восхититься их изящными очертаниями. Если лицо у нее было слегка длинноватым, губы немного тонкими, а ключицы несколько выступающими, то в ту пору, когда ей было восемнадцать, это не имело никакого значения. По крайней мере, она была избавлена от моей острой челюсти или от злополучного роста Луизы. Мало кто мог сравниться с нею в то лето в Лайме, и джентльмены уделяли ей больше внимания, нежели в Веймуте или Брайтоне, где у нее могло быть куда больше соперниц. Маргарет была счастлива. Она жила от бала до бала, заполняя дни в промежутках игрою в карты, чаепитиями в Курзале, купанием в море и прогулками по Коббу в обществе новых друзей и подруг, которых она себе здесь завела.
Луизу не заботили ни балы, ни карты, но она вскоре обнаружила луга вблизи утесов к западу от города с удивительной флорой и дикими, уединенными тропами, обрамленными плющом. Это несказанно тешило ее склонную к уединению натуру. К тому же она с детства проявляла интерес к ботанике.
Что до меня, то я нашла свое занятие в Лайме однажды утром, на прогулке по пляжу Монмут, к западу от Кобба. Мы присоединились к своим друзьям по Веймуту, Дёрхэмам, чтобы обследовать любопытный каменный уступ, прозванный Змеиным кладбищем и открывавшийся только во время отлива. Это оказалось дальше, чем мы думали, и продвигаться по каменистому берегу было трудно. Я вынуждена была все время смотреть под ноги, чтобы не наткнуться на скальные обломки. Ступив между двумя камнями, я заметила странный голыш, украшенный полосатым узором. Наклонившись, я подняла его — в первый из многих тысяч раз, кои мне предстояло сделать в своей жизни. Он имел спиралевидную форму, со складками, шедшими с равномерными интервалами вокруг сердцевины, и походил на змею, которая свернулась вокруг себя самой, так что кончик хвоста оказался в центре. Симметричный узор так радовал глаз, что я почувствовала, что должна сохранить его, хотя и понятия не имела, что это такое. Я лишь понимала, что это не могло быть простым камнем.
Я показала его Луизе и Маргарет, а потом семейству из Веймута.
— А, так это змеиный камень, — объявила миссис Дёрхэм.
Я едва не выронила находку, хотя логика говорила мне, что змея не могла быть живой. Но это не могло быть и просто камнем. Тогда я поняла, что это такое.
— Это… окаменелость, так? — Я использовала это слово с некоторым колебанием, ибо не была уверена, что семейство из Веймута окажется с ним знакомым.
Конечно, я читала об окаменелостях и видела некоторые из них, выставленные под стеклом в Британском музее, но не знала, что их так легко можно найти на пляже.
— Полагаю, что так, — сказал мистер Дёрхэм. — Такие штуковины часто здесь находят. Некоторые из местных называют их антиками.
— А где ее голова? — спросила Маргарет. — Похоже, ее отрубили.
— Возможно, отвалилась, — предположила мисс Дёрхэм. — Где вы нашли этот змеиный камень, мисс Филпот?
Я указала место, и все мы его осмотрели, но не увидели головы змеи, лежавшей поблизости. Вскоре остальные утратили интерес к антикам и пошли дальше. Я искала немного дольше, затем последовала за ними, время от времени разжимая пальцы, чтобы посмотреть на этот свой первый образчик того, что в скором времени мне предстояло называть аммонитом. Держать в руках тело какой-то твари, что бы она собой ни представляла, было странно, но это же доставляло мне и удовольствие. Сжимать в руке этот твердый предмет было так же приятно, как опираться на трость или на перила лестницы.
В конце пляжа Монмут, как раз перед мысом Семи Скал, где береговая линия сворачивает, пропадая из виду, мы нашли Змеиное кладбище. Это был гладкий известняковый уступ, в котором имелись спиральные, в виде белых линий на фоне серого камня вкрапления сотен тварей, подобных той, что я держала в руке, если не считать того, что они были огромны, каждая размером с тарелку. Нам открылось такое странное, мрачное зрелище, что все мы уставились на него в молчании.
— Это, должно быть, боа-констрикторы, как вы думаете? — сказала Маргарет. — Они огромны!
— Но боа-констрикторы в Англии не водятся, — возразила мисс Дёрхэм. — Как они сюда попали?
— Возможно, они все-таки жили здесь несколько сотен лет назад, — предположила миссис Дёрхэм.
— Или даже тысячу лет назад, а то и пять тысяч, — разошелся мистер Дёрхэм. — Может, они такие древние. Возможно, позже боа-констрикторы мигрировали в другие части света.
Мне они не казались ни змеями, ни какими-либо другими тварями, мне известными. Я прошла вперед, каждый шаг делая с осторожностью, чтобы не наступить на этих чудищ, пусть даже они явно давно были мертвы и представляли собой окаменевшие останки. Трудно было вообразить их некогда живыми. Они выглядели так, как будто были изначально воплощены в камне.
Если бы мы жили здесь, я могла бы приходить сюда и видеть все это, когда бы ни пожелала, подумала я. И находить на пляже змеиные камни поменьше, а также другие окаменелости. Это было заманчиво. Большего я и пожелать не могла.
Брат был очень доволен нашим выбором. Помимо того что Лайм не требовал многих затрат, в этом городе в свое время останавливался для поправки здоровья Уильям Питт Младший; Джон находил утешительным, что британский премьер-министр высоко ценил то место, в которое он отправлял в изгнание своих сестер. Мы перебрались в Лайм следующей весной, когда Джон приобрел для нас коттедж, стоявший высоко над пляжем, в верхней части Сильвер-стрит, которая, выше по холму, переходила в Брод-стрит. Вскоре после этого Джон и его молодая жена продали наш дом на Ред-Лайон-сквер и купили себе вновь отстроенный дом на проходящей поблизости Монтэгю-стрит, рядом с Британским музеем. Мы не ожидали, что наш выбор бесповоротно лишит нас прошлого, но так уж оно случилось. У нас оставалось только настоящее, а еще неясные перспективы на будущее. Будущее для нас начиналось в Лайме.
Коттедж Морли с его маленькими комнатами с низкими потолками и неровными полами так сильно отличался от лондонского дома, в котором мы выросли, что поначалу мы были шокированы. Он был выстроен из камня, крыт шифером и состоял из гостиной, столовой и кухни на первом этаже, двух спален наверху и мансарды для нашей служанки Бесси. Мы с Луизой делили одну спальню, предоставив другую Маргарет, потому что она сетовала на то, что мы допоздна читаем: Луиза — свои книги по ботанике, а я — труды по естественной истории. В коттедже недоставало места, чтобы поставить музыкальный инструмент нашей матери, или диван, или обеденный стол красного дерева. Нам пришлось оставить их в Лондоне и купить мебель поменьше и попроще в близлежащем Эксминстере, а еще крошечное фортепиано в Эксетере. Физически ощущаемое сжимание пространства и меблировки нашло отражение в нашем собственном сужении: от обширного семейства с несколькими слугами и множеством посетителей до семейки сестер с единственной служанкой, чтобы готовить и убирать, в городке, где проживало совсем немного обывателей, с которыми мы чувствовали желание общаться, не роняя при этом собственного достоинства.
