Может еще кого-нибудь, кого. Да всех. Да, племянницу, всех, я же говорил: Так же о том, как она презирает людей из ее секции, это я тоже говорил, она их высмеивала. Называла их испорченными, да, детей, испорченные дети, дети-дебилы, так она про них говорила. Про молодежь, она говорила, что там все тоже бесы. Я слышал, как она так говорила. Бесы. Духи из стены, молодежь того участка. Не могу знать. Духи двух сортов, настоящие и ненастоящие, но все из стены. Нет, не знаю.
И пожилые люди.
Может религиозник чего и говорил, что он мог сказать, откуда я знаю, я сам не религиозный, ну да, в Бога, да, в него верю, верховный создатель. Если без Бога, так что это будет за мир, если он вообще сможет существовать, нет, не думаю.
А где мальчик.
Да, так она говорила. Мальчик. Это она не про сына, а про меня. Я знаю, сына нет. Ни дочери, если вы насчет дочери, ни сына, мне про них ничего не известно. Это она про меня. Я был мальчиком. Про которого она.
Уважала ли она меня, возможно. Не знаю. Сам я симпатии не испытывал, не от нее. Я видел, она меня не любит, так я думал. Уважала ли, нет, если об этом, нет, я так не думаю.
Я разговаривал с ней, рассказывал всякие истории. Она устраивалась, слушала, слушала не слушала, мысли ее шли сами по себе, я их только подталкивал. Я рассказывал про мою жизнь, про ее, брат оттуда истории, придуманные. У нас все истории такие.
Я про ее жизнь не знал.
Она обо мне думала. Я думаю, да. Что думала? Думала обо мне. Старуха. Я не уверен.
Потом тирады насчет бесов с лестницы, как они визжат и воют, и все против нее, убийцы и воры, колотят по двери, по стенам ее комнаты и еще по крыше, пытаются влезть в ее комнату, как, да как угодно, убить ее прямо в постели, где она лежит, выволочь ее, вывернуть руки-ноги, вырвать все волосы из головы, мучители. Вот так она выкрикивала. Часто. Я сидел там, и вдруг она как проснется, как начнет драться палкой. Это бывало нередко.
Лестница там была. Не знаю, ходила она по ней вверх или вниз. Там наверху такой запах стоит, всегда.
Поразительно, да, визжит и вопит, всех обличает, непременно убьют прямо в постели. Самый большой ее страх был, самый, больше всех, убьют, пока лежит, бессильная, а тут бесы врываются, наскакивают, духи и демоны и тащат ее наружу. Я ее успокаивал, рукой по лбу. Трогать ее было нельзя, но я трогал, да, ее лоб, только на миг. Стариков, эту старуху, я мог ее успокоить. Она позволяла, на миг, потом замахивалась, ударить меня. Нет, я ваш друг. Но она уже глумилась надо мной глазами, вглядывалась в меня, да, я был бесом, духом, бесовским духом.
Пока не признавала меня, это я, пришел повидаться. Глядела так наблюдательно, а если говорила, то про то, как у нее все украли. Может я знаю, куда утащили ее добро. Какое добро. Добро, которое у нее своровали. У вас никакого добра не воровали, не тревожьтесь. Но она все равно тревожилась, вскрикивала, добро украли! Ты и украл! Да, так она кричала. Убийца. Где мои сокровища.
Какие сокровища, нет никаких сокровищ.
Насчет сокровищ сказать не могу. Драгоценности, безделушки. То, что держат женщины. Очень их ценят. Оставляют родным, дочерям, внучкам.
Про дочь ничего не знал. Так и говорю. Не знал никакой дочери. А про племянницу могу сказать, что племянницу она не любила, подозревала ее. Так она мне говорила. Племянница такая пронырливая. Так говорила. Обманывала ее. Так мне говорила старуха. Вот я и говорю, да, обманывала, может быть.
Я с племянницей не знаком. Может она там прибиралась, может ухаживала, делала всякие такие вещи, готовила ей и прочее, нянчилась, в общем. Если она обо мне чего говорила, так она меня не знала, может что и говорила, не знаю. Не могу сказать. Нет, не могу. Когда в мой последний приход старуха спала, то после проснулась, открыла глаза, увидела, что я здесь, при ней, и признала, и глядела так, точно хотела меня напугать. Да, сурово. Я знал про ее подозрения, кем может быть любой человек, кем я могу быть, я всего только еще один вор и убийца. Это было не ною. Я искал сокровища и безделушки, потому и приходил в ее дом. Хотя, какой дом, комнатка, да, в той секции, лестничная клетка, та самая. Ничего у нее не было. Что тут поделаешь. Она старуха была. Старики тоже бывают храбрые. Я-то стариком быть не смогу. Такое у меня мнение. Так я про себя думаю.
3. «место назначения»
Чем бы оно ни закончилось, я бы все равно об этом узнал, и немало, тоже и о будущем. Поэтому мы с ним разошлись в разные стороны. Теперь он уже должен был знать, какое между нами расстояние. Перехитрить меня ему бы ума не хватило, это вряд ли, только не ему.
Место, в котором мы были внутри, это было такое городское здание, населенное, возможно, в нем также находились конторы. Нас было много, но я и тот, мы искали путь, чтобы войти. Другие не помогали. Работа, я так считал, интересная, и физически тоже, но главное, что волновало, тайна, это здание раньше никто не знал, такое было рискованное предприятие, а беспокоился ли я тогда, нет, насчет того, другого, нет. Его выбор был сделан другими, им тоже, но другими, и энтузиазм его был выжить. А мой нет.
У меня были клеветники. А у кого нет. Безосновательные. Не все клеветники, кто говорит против тебя.
Да это не важно.
Где бы нам начать. Еще пятьдесят метров долой, тут кирпичная стена, тоже разваливалась, такую мы перелезли бы, вскарабкались бы наверх, будет ли крошиться, пройдем ли мы здесь. Вопросы, вопросы, такие и другие. Некоторые спали, некоторые разговаривали, некоторые только лежали. Все собирались с силами. Сначала тот был со мной, держался рядом, как будто команда, мы двое. Я его игнорировал. В длину здание, в горизонтальную, метров двадцать.
Ну вот, снаружи сразу не пробьешься, и мы двое стояли. Молча, я с ним разговаривать не мог, с собой тоже, это он со мной. Должен был стоять от меня слева, а стоял справа, я передвинулся, и теперь он мне что-то сказал, но я не ответил, просто пошел, да, время вперед. Надо было решить сам подход, но это решить я мог. Впереди была стена, которая пониже. Неповрежденная. Три метра высотой, вверху закругленная, забирайся наверх, быстро, быстро. А стена подальше, эта труднее, но и через нее тоже, а внутри лежал лес, деревянные балки, бетон, железные трубы, тесаные камни. Грудой лежали, навалом. Не пролезешь, ищешь проход, надо его найти, а я не мог, выше моих сил, вне меня, так оно было, я его не нашел, не смог. А он теперь был на виду, лез на вторую стену, метрах в тридцати от меня, карабкался. Как я мог толкнуть, это же неразумно.
Но груда не давала прохода. Не давала она пройти.
Может проход здесь-то и был, может я ошибался.
Пути, да, существовали. Я мог их только искать, отваливая первые балки, глядя, что под ними. Я мог бы пробиться и пробился бы, это могу сказать.
Он тоже был здесь. Это меня раздражало. Только это. Я тогда равновесия набирался. И он. Откуда он взялся, всего за несколько секунд, я не знал, был на стене пониже. Был ли он умелый человек, да, определенно был. Хотя физической силы в его теле не было. Почему. Ну, не было, какую он вел жизнь, это я сказать не могу, высокий, но худой, худощавый. Может сила и была, только в неизвестной мне форме, возможно, да, испытание на прочность, как у танцора, который женщин поднимает. Если так, если такая сила, то она была скрыта, неразличима, особенно когда он начал, бросился на высокую стену, я-то забрался первым, но выбрал плохое место, худшее, сам выбрал, когда смотрел с земли вверх, там эта груда, как же я мог пройти. Я не мог. Видел, что это невозможно. Вот и подтверждение. Как бы я мог пробиться, я не мог, а насчет неудачи, неудачи я не потерпел. Я услышал смех. Обращенный ко мне. И увидел того с куском бетона, орудовал им, как молотом, что-то там внутри вышибал, попытка проломиться, взять вход штурмом, и пробивался, да пробивался, сила в нем была. Да, и во мне тоже, поискал железную трубу, нуда, нашел одну, вывернул, да, правильно, высвободил, ухватился, почувствовал силу в пальцах, держащих. Силы-то у меня были, руки крепкие, я мог это сделать, ну и стал, да. Она вырвалась, так что эти другие пусть их смеются, да, могут смеяться, смеяться все могут. Что тут поделаешь. Нет, я так не думаю
