– Ну да. Вера очень ее любит. А живет тетя Дуся вместе с младшей сестрой – Варей.
Действительно, хоть и тяжелое житье-бытье в деревне, Евдокия Митрофановна знала, что незамужняя Варвара, медсестра в сельской больнице, нуждается в ней больше, чем старшая сестра. Вот и отклонила настойчивые просьбы Веры Петровны (хоть старшенькая и была всегда ее любимицей) переехать к ней в столицу, помогать растить Светочку.
– Вон у тебя сколько помощников! – отбивала она обычно очередную атаку Веры Петровны. – И домработница, и шофер продукты на дом доставляет, и в садике Светку обхаживают как принцессу! А у бедной Варьки после дежурства и сготовить сил не остается. Так что поживу в деревне, пока здоровья хватит, – заключала она, горестно вздыхая: нет ведь для нее никого ближе Верочки, да и та к ней привязана всем сердцем, ей одной открывает сокровенное.
Винокуровы, извинившись, покинули праздничное застолье – к ним неожиданно приехал сын, надо с ним побыть. За чаем Иван Кузьмич поинтересовался делами в деревне:
– Митрофановна! Расскажи-ка теперь ты, что нового в наших краях? Как дела у Варвары? Как поживают соседи Ларионовы? Есть ли вести от их Сеньки? Мы ведь с ним, пацанами, немало вместе набедокурили.
Тетя Дуся неохотно оторвалась от шоколадно-вафельного торта – обожала его, да редко видела.
– А что хорошего в деревне-то, Вань? У Варьки – без перемен. Только и знает – с работы и на работу. А младший Ларионов сгинул: где-то он на Камчатке, родителей забыл. Рыбачит там вроде. Старики его совсем захирели. Как приусадебный участок у них отрезали, продали они скотину – одной картохой питаются. Да ты будто не знаешь, – взглянула она на него с укором, – ничего нонче нет в деревне! Это не как у вас – разносолы. В магазине пусто, как в войну. Да ты, Ванюша, не подумай худого, – поспешно добавила она извиняющимся тоном. – Дай-то вам Бог! Хоть вы хорошо живете. А деревенским туго приходится.
– Это оттого, старая, что разленился народ, работает спустя рукава, – нравоучительно возразил Григорьев. – Посмотрела бы, как трудятся люди в той же ФРГ. Какое качество, какая производительность! Ленин что говорил? «Коммунизм – это высшая производительность труда», – привычно процитировал он.
– Ванечка, ради Бога! – вмешалась Вера Петровна. – Не надо тете Дусе про коммунизм... Им в деревне и без того тошно!
– Как же, построють у нас коммунизьм! – подала голос Евдокия Митрофановна, сбиваясь на деревенский говор. – Денег не платют и жрать нечего! Кто же стараться работать-то будет? Да обратно же скотине кормов не хватает!
Григорьев досадливо наморщился. «Ну и глупая старуха! Объяснять ей – пустое дело», – подумал он. Но жена так любит тетю Дусю. И он терпеливо продолжал приводить свои доводы:
– Неправильно хозяйствуете! Нет кормов, говоришь? А кукурузу посеяли? Вот она, палочка-выручалочка! Хрущев учит-учит, а вы... Директиву партии выполнять нужно.
– Она же, эта кукуруза, не растет у нас, Ваня. С ней только зря силы потратили, – робко вставила Евдокия Митрофановна. – Начальство с ног сбилось, народ замордовали, а толку чуть!
– Бездарное у вас начальство! Но ничего, партия строго спросит с нерадивых руководителей, – не терпящим возражений тоном заключил Иван Кузьмич. – Хрущев всерьез за дело взялся. Сказал – к восьмидесятому году наш народ будет жить при коммунизме, и мы эту задачу выполним! Будем работать до седьмого пота!
Григорьев своим ключом открыл дверь квартиры, положил красивый кожаный портфель на кушетку, снял дубленку, убрал в шкаф. «Вера еще с вокзала не вернулась, – подумал недовольно. – Вечно носится с родней». В роскошно отделанной ванной умылся, вытерся пушистым полотенцем, аккуратно причесал остатки белесых волос. Вернувшись в холл, взял со столика стопку газет и направился в гостиную – почитать, пожалуй, до прихода жены.
– Веруся, ты уже дома?! – удивленно воскликнул он, увидев жену: лежит на диване, лицо заплакано. – Когда же ты успела проводить Митрофановну и вернуться? А слезы почему? Не прячь глаза, я же вижу! Что случилось, ты нездорова? – расспрашивал он встревоженно.
Вера Петровна вытерла платочком глаза и судорожно вздохнула.
– Тетя Дуся настояла, чтобы я не ждала отправления. Мы с Женей сразу вернулись, и я его отпустила. А как ты добрался?
– Взял дежурную машину. Но ты мне зубы не заговаривай! Выкладывай, что тебя так расстроило! – нетерпеливо потребовал Григорьев, чувствуя ее нежелание объясняться.
Вера Петровна, откинувшись на спинку дивана, печально посмотрела на мужа. Помолчала немного, снова вздохнула – не решалась, видно, начать неприятный для обоих разговор.
– Сам знаешь, Ванюша, как тяжело живут тетя Дуся и Варя. Собрала я и отправила в деревню все, что смогла: продукты там самые необходимые, одежду кое-какую для сестры. Ей мужа бы найти пора, а она разута и раздета! – произнесла она извиняющимся тоном, будто в этом ее вина.
– Ну и правильно сделала! Бог делиться велел с ближними, – облегченно вздохнул Григорьев; сел рядом с женой на диван, ласково погладил ее по голове. – Плакать-то зачем?
– Не могу спокойно думать об их тяжелой жизни, когда мы тут как сыр в масле катаемся. Кусок в горло не лезет! – В глазах Веры Петровны вновь заблестели слезы. – Ну разве это справедливо, Ванюша? – Она придвинулась к мужу, взяла его за руку. – Тетя Дуся всю жизнь в колхозе горбатилась. Варя вкалывает и днем и ночью – людей лечит. Не заслуживают они разве лучшей участи? Почему только нам жить по-человечески?
Григорьев плотно сжал губы и сурово посмотрел на жену.
– Ну вот, только этого недоставало! Что на тебя сегодня нашло? Вдруг совесть заговорила. Ты же у меня не дуреха! – воскликнул он, выдернув руку и хлопнув ею по колену. – Мы всегда лучше других жили, – продолжал он убежденно. – Знаешь ведь: на данном этапе действует принцип социализма – «каждому по труду». А мой труд – не чета обывательскому! Уравниловки нет и не будет! У руководителей и впредь будет материальных благ больше – с учетом ответственности. Это нам положено по праву. Не стыдиться, а гордиться надо!
– Ну а как людям в глаза смотреть? Ведь вокруг такая нищета! Когда же и для них жизнь станет лучше? – не сдавалась Вера Петровна.
Григорьев встал с дивана и ласково, но решительно, протянул руку жене.
– Успокойся, Веруся, хватит кукситься! Все, что мы имеем, предоставлено нам государством по заслугам – заработано моим нелегким трудом. Поверь, скоро весь народ будет жить лучше. Нужно только выполнять программу партии, всем лучше работать, и мы этого добьемся! – Он помолчал. – Но вот о чем хочу тебя попросить: помогай родне сколько хочешь, но встречайся с ними пореже, чтобы разница в положении не колола глаза. И еще – надеюсь, подумав, ты со мной согласишься: пожалуйста, не приближай к себе людей не нашего крута. Чем выше становится мое положение, тем разборчивее мы должны быть в выборе друзей и знакомых.
Степан Алексеевич Розанов сидел за столом в бедно обставленной комнате своей малометражной «хрущевской» квартиры, проверяя школьные тетради. «Хрущобами» прозвали тесные квартирки в пятиэтажных домах – в 60-е годы дома эти как грибы росли в окраинных районах Москвы; цель – поскорее расселить коммуналки. Разномастная мебель досталась Розанову по наследству от родителей: на приобретение новой, более современной, у хозяев недостало средств.
