— Ну, слава Богу, что Аня и Гилберт все-таки поженятся. Именно об этом я всегда молилась, — сказала миссис Линд тоном человека, вполне уверенного в том, что его молитвы очень помогли. — Я вздохнула с облегчением, когда узнала, что на самом деле она не собиралась за этого молодого человека из Кингспорта. Конечно, он был богат, а Гилберт беден — по крайней мере, на первых порах, — но зато он с нашего острова.
— Он Гилберт Блайт, — сказала Марилла с удовлетворением. Марилла скорее умерла бы, чем выразила в словах ту мысль, которая всегда, с самого раннего детства Гилберта, тайно присутствовала в ее уме, когда она смотрела на него, — мысль о том, что если бы не ее собственное упрямство и гордость в далекие дни юности, это мог бы быть ее сын. У Мариллы было такое чувство, словно брак Гилберта и Ани каким-то чудесным образом исправлял эту старую ошибку.
Что же до самой Ани, то она была так счастлива, что это почти пугало ее. Боги — так утверждает старинное поверье — не любят смотреть на слишком счастливых смертных. Неоспоримо, по меньшей мере, то, что смотреть на чужое счастье не любят некоторые человеческие существа. Двое из этой породы людей нагрянули к Ане в тихие лиловые сумерки с намерением сделать все от них зависящее, чтобы мыльный пузырь ее радужных надежд наконец лопнул. Если она думает, что получает какое-то особенное сокровище в Гилберте Блайте, или воображает, что он по-прежнему так же безумно влюблен в нее, как это, возможно, было в дни его зеленой юности, то, разумеется, их долг — представить ей положение дел в ином свете. Однако эти две достойные особы отнюдь не были Аниными врагами; напротив, они любили ее и выступили бы в ее защиту, как в защиту собственного чада, если бы кто-нибудь другой вздумал обрушиться на нее с нападками. Человеческая натура не обязана быть последовательной.
Миссис Инглис — nee[3] Джейн Эндрюс, если цитировать колонку светской хроники в «Дейли Энтерпрайз», — пришла вместе со своей матерью и миссис Белл. Но в Джейн «млеко человеческой доброты» не было сквашено годами супружеских перебранок. Ей выпал счастливый удел на долю. Вопреки тому обстоятельству — как сказала бы миссис Рейчел Линд, — что она вышла замуж за миллионера, ее брак оказался удачным. Богатство не испортило ее. Это была все та же спокойная, дружелюбная, розовощекая Джейн из их школьной четверки, радующаяся счастью своей старой подруги и так живо интересующаяся мельчайшими подробностями, касающимися Аниного приданого, как если бы оно могло равняться с ее собственным шелковым, разукрашенным драгоценностями великолепием. Джейн не блистала умом и, вероятно, ни разу за всю свою жизнь не высказала ни одного замечания, заслуживающего того, чтобы выслушать его со вниманием; но вместе с тем она никогда не сказала ни одного слова, которое ранило бы чьи-либо чувства, что, быть может, является талантом пассивным, но тем не менее редким и завидным.
— Значит, Гилберт все-таки не нарушил обещания жениться на тебе, — сказала миссис Эндрюс, ухитрившись выразить своим тоном некоторое удивление. — Да, Блайты, как правило, если уж дали слово, так держат его, что бы ни случилось. Постой-ка… тебе двадцать пять, да, Аня? Когда я была девушкой, двадцать пять считалось первым критическим моментом. Но ты выглядишь довольно молодо. С рыжими всегда так.
— Рыжие волосы теперь в моде, — сказала Аня, пытаясь улыбнуться, но все же довольно холодно. Жизнь развила в ней чувство юмора, позволившее преодолеть немало трудностей, но до сих пор ничто не помогло ей приучить себя хладнокровно выслушивать упоминания о ее волосах.
— Да, это так… это так, — согласилась миссис Эндрюс. — Никогда не знаешь, каких еще странных капризов ждать от моды… Ну, Аня, все вещи у тебя очень красивые и вполне соответствуют твоему положению в обществе, правда, Джейн? Надеюсь, ты будешь очень счастлива. Я, во всяком случае, желаю тебе всего наилучшего. Долгая помолвка нечасто кончается хорошо. Но, конечно, в вашем случае этого трудно было избежать.
— Гилберт выглядит слишком молодо. Боюсь, пациенты не очень-то будут ему доверять, — сказала миссис Белл и плотно сжала губы, словно сказала то, что считала своим долгом сказать, и теперь знала, что совесть ее чиста. Она принадлежала к тому типу женщин, на шляпе у которых всегда жиденькое черное перо, а на шее выбившиеся пряди волос.
Радость, которую доставляло Ане ее красивое приданое, была временно омрачена, но глубины счастья в ее душе невозможно было возмутить такими пустяками, и мелкие уколы миссис Белл и миссис Эндрюс были совсем забыты, когда спустя несколько часов приехал Гилберт и вдвоем они отправились к березам у ручья. Эти березы были молоденькими деревцами, когда Аня впервые приехала в Зеленые Мезонины, но теперь они казались высокими колоннами цвета слоновой кости в сказочном дворце из сумерек и звезд. В тени этих берез Аня и Гилберт говорили в обычной манере всех влюбленных о своем новом доме и своей новой совместной жизни.
— Я нашел гнездышко для нас.
— Ах, где? Не в самой деревне, надеюсь? Мне совсем не хотелось бы жить там.
— Нет. В деревне не нашлось подходящего дома. Мы поселимся в маленьком белом домике на берегу гавани, на полпути между Гленом св. Марии и мысом Четырех Ветров. Немного на отшибе, но, когда мы установим телефон, это не будет иметь такого уж большого значения. Местность очень красивая. Дом обращен фасадом на закат, а перед домом огромная голубая гавань. Неподалеку песчаные дюны — их обдувают морские ветры и смачивают соленые брызги моря.
— Но сам дом, Гилберт, наш первый дом, какой он?
— Не очень большой, но достаточно просторный для нас. Внизу великолепная гостиная с камином, столовая, окна которой выходят на гавань, и маленькая комнатка — она подойдет для моей приемной. Домику лет шестьдесят — самый старый дом в Четырех Ветрах. Но он в прекрасном состоянии и был полностью отремонтирован лет пятнадцать назад — черепица, штукатурка, новые полы… Это с самого начала была хорошая постройка. Как я понял, с его строительством связана какая-то романтическая история, но тот человек, с которым я заключал договор об аренде, не знает ее. Он сказал, что капитан Джим — единственный, кто мог бы рассказать эту старую историю.
— Кто такой капитан Джим?
— Смотритель маяка на мысе Четырех Ветров. Ты полюбишь этот маяк, Аня. Он вращающийся и мигает в сумерках, словно великолепная звезда. Он виден из окон нашей гостиной и через парадную дверь.
— А кому принадлежит дом?
— Теперь это собственность местной пресвитерианской церкви, и я снял его у попечительского комитета. Но до недавнего времени он принадлежал одной очень старой леди — мисс Элизабет Рассел. Она умерла прошлой весной и, так как не имела никаких близких родственников, завещала его церкви. Мебель мисс Рассел все еще стоит в доме, и я купил большую часть ее — купил за бесценок, так как она до того старомодная, что попечители потеряли всякую надежду кому-нибудь ее продать. Но мебель мисс Рассел очень хорошая, и я уверен, что тебе она понравится.
— Пока все хорошо, — сказала Аня, выразив кивком осторожное одобрение. — Но, Гилберт, люди не могут жить одной мебелью. Ты еще не упомянул об одном очень важном обстоятельстве. Есть ли возле дома деревья?
