Позади него зашуршали ветки, как будто кто-то выходил из леса. Он насторожился, прислушался, но шум не повто рился, и он, чтобы успокоиться, стал вспоминать, как выглядят при дневном свете эти озера и лес – «любимое место отдыха горожан», как писали когда-то – вековые дубы на склонах, солнечные просеки, цепь из шести озер.
Шести или пяти, засомневался он, и тут шорох за спиной повторился, и уже ясно было слышно, как кто-то бродит там, в лесу, ломая ветки. Он вскочил и вытащил пугач, опять вспомнив предостережение Иванова и решив им пренебречь, – с пугачом не так страшно. Шум в лесу приближался, уже было понятно, что там идет кто-то большой (или что-то, мелькнула мысль), идет, не скрываясь, и прямо на него.
Вдруг встал один из Аборигенов, повернулся на шум и застыл в позе бегуна на старте, согнув в локтях руки и выставив вперед ногу. Остальные Аборигены даже не пошевелились и продолжали сидеть, пристально глядя на огонь.
«Медведь? – подумал Рудаки. – Хотя какие тут медведи рядом с городом».
Зашуршало сильнее, и из кустов вышла высокая белая лошадь, опустила голову на длинной шее и шумно выдохнула воздух. Освещенная вспышками пламени от костров, она выглядела величественно и жутко.
«Nightmare,[2]– успел подумать он. – Ефремов этот образ использовал, кажется, в «Лезвии бритвы»».
Вдруг Абориген, стоявший до этого неподвижно в своей стартовой позиции, в два медленных красивых прыжка очутился рядом с лошадью и таким же неестественно плавным и красивым движением вскочил ей на спину, лошадь вскинула голову, развернулась и широкой рысью помчалась по дороге вдоль озера, неся на себе Аборигена. Вышла луна, и Рудаки долго не мог оторвать взгляд от странного всадника, который уже обогнул озеро и мчался теперь по противоположному берегу, освещенный яркой луной. Вскоре он исчез в лесу.
– Ни фига себе! – громко сказал профессор Рудаки и подумал сразу о двух вещах: вернется ли Абориген к костру и какие красивые и неестественные у него движения, как в рисованном мультике. Он бы и дальше думал о лошади и об Аборигене, но заметил, что его костер гаснет, и бросился собирать ветки, по-прежнему далеко обходя Аборигенов.
Он так был поглощен костром, что не заметил, как позади него опять зашуршали ветки и раздались шаги. Вскочил один из Аборигенов и закричал пронзительным фальцетом:
– Гомо!
– Гомо! Гомо! – откликнулись другие Аборигены, опять закричали, захлопали крыльями утки на озере, и Рудаки испуганно обернулся, встал и направил на кусты свой пугач.
Из кустов, тяжело опираясь на суковатую дубину, вышел Иванов. Дубина вкупе с длинным белым плащом, широкополой шляпой и знаменитыми ивановскими усами придавала ему вид не то благородного разбойника, не то странствующего барда романтической эпохи.
– Тьфу ты! – Рудаки опустил пугач. – Я думал, опять лошадь, а это ты.
– Это я, – сказал Иванов, снимая рюкзак, – это я, а не лошадь.
– Цыц, мутанты! – он замахнулся дубиной на Аборигенов, и те, как по команде, тут же замолчали. – Привет, Аврам. Давно сидишь?
– Привет. – Рудаки от радости даже охрип. – Давненько. А что это гомункулусы тебя так встречают? Гомо-гомо.
– Гомонят, – Иванов сбросил на землю рюкзак и протянул руки к огню. – Человека учуяли, гомо сапиенса, так сказать.
– Смотри-ка ты, и верно. А вот когда я тут один сидел, они все время какую-то тумбу поминали. Обидно. А я, что же, не гомо сапиенс?
– Признаки недостаточно выражены, – усмехнулся Иванов и принялся распаковывать рюкзак.
– А ты чего опоздал? – ворчливо спросил Рудаки, чтобы не слишком уж показывать свою радость от того, что Ива-(нов наконец пришел и он больше не сидит тут один, в; темноте, и рядом эти Аборигены.
– Опоздал?! – обиженно сказал Иванов, продолжая распаковывать рюкзак. – Ну, ты даешь! Может, у тебя часы появились?
– Откуда?! Ладно, ладно – не опоздал, – признался Рудаки. – Просто жутко здесь одному… с этими… – И добавил, помолчав: – А интересно все-таки, кто они такие. Два года уже, как появились, а я все привыкнуть не могу.
– Ты ж сам знаешь: говорят, что вроде безвредные они… виртуальные, как бы и нет их.
– Да знаю, а все равно жутко. Песни эти их, слова какие-то странные.
Некоторое время они молча стояли, глядя на пламя, потом Иванов достал сигареты и закурил.
– Отчего их Аборигенами зовут? – Рудаки тоже достал сигареты и закурил. – Ведь это мы аборигены, а не они?
– Кто-то назвал так, ну и пошло. Звучит красиво, и с одежонкой у них не густо, как у аборигенов. Да брось ты их. Есть тут дела поважнее, – Иванов наклонился и достал из рюкзака бутылку. – «Типографская особая». Точнее, «ризографическая».
– Ого, это вещь, – Рудаки потер руки.
– Книги, понимаешь, были все больше на ризографе напечатаны, – Иванов вытащил из рюкзака пачку книг. – А вот сырье для следующей партии. Названия восхитительные: «Новая эра демократии: мир и единение». Что мы и имеем на сегодняшний день – меня луддиты чуть не убили. Лэптопы ищут. Или вот: «Аккредитив как инструмент свободной торговли». Тоже весьма актуально сейчас. Эх, бумага дрянь – недосмотрел, придется лишний раз перегонять, – Иванов поморщился и стал опять рыться в рюкзаке. – А вот это вместо специй пойдет: «Анти-Дюринг». А тут картошка – вроде не радиоактивная, чистая, печь будем в золе. Ты любишь печеную? А вот тут грибки разные, не белые, конечно, но учитывая…
– Умелец ты и добытчик. Ценю, – сказал Рудаки. – Особенно «типографскую». Люблю твой продукт. С умом сделан. А у меня тут тоже немного закуски есть, – он раскрыл свой рюкзак, долго в нем рылся и достал две банки консервов. – Вот, – протянул он банки Иванову, – шпроты и скумбрия в масле, остались еще с тех времен, когда магазины грабили. Ива мужика наняла, и он полный багажник награбил. Это еще когда деньги были в обращении, можно было нанять. У тебя есть чем открыть?
– Давай сюда, – Иванов достал нож, открыл консервы, вынул из рюкзака кружки, разлил самогон и протянул кружку Рудаки. – Жалко, хлеба нет.
– Ладно, потом картошкой закусим, – нетерпеливо сказал Рудаки. – Давай что ли, пока нас мало, со свиданьицем!
Когда они выпили, чокнувшись кружками, Рудаки сказал, ухватив ножом жирную шпротину из банки:
– Отличный продукт – надо было тебе патент взять в свое время. Но расскажи про луддитов, а потом по второй…
– Луддиты как луддиты, – Иванов взял еще одну шпроту, – подростки какие-то патлатые и скинхеды, старик сумасшедший.
«Луддиты как луддиты, – подумал Иванов, – подростки патлатые и скинхеды, а старик, должно быть, у них начальник».
Они вышли неожиданно из заброшенного фруктового сада, что тянулся вдоль шоссе, по обочине которого шел Иванов.
