Медленно, наслаждаясь собственной мимолетной властью, колдун вывел к костру следующую невольницу и со смаком проделал над ней ту же операцию. Потом он поставил этих двух невольниц ближе к костру, столб которого уходил к небесам и прошел к своему черному дорожному мешку. Два медных кольца щелкнули на узких запястьях девушек, сковав их тонкой позолоченной цепочкой.
Хамрай не знал подобного чародейства и гадал, какие же действия последуют за всем этим — надежда все больше наполняла его. Маленькие худосочные ягодицы стоявшей к нему спиной невольницы притягивали к себе его взгляд. Торчащие позвонки смуглой спины манили его, ему страстно желалось дотронуться до них рукой, погладить, провести по позвонкам пальцами вниз, до смуглых полушарий, чтобы… Хамрай помотал головой — так нельзя! Надо думать о чем-то другом, чтобы безумное вожделение не захлестнуло его, не помутило разум — ведь вся его работа еще впереди.
Старый маг стал размышлять о повседневных заботах. Собственно, если сегодня, несмотря на все его сомнения, пришелец добьется желаемого, то для шаха и Хамрая все изменится. Не будет нужды держать в башне столько хитроумных магических приспособлений для бесчисленных опытов, не нужен будет постоянный наблюдатель на крыше башне — следить не появится ли знамение, что родился наконец очередной потомок Алвисида, несущий в себе заряд огромного могущества бессмертного, но поверженного бога… Не нужен будет и он сам, чародей Хамрай, своему повелителю.
Но Хамрай не боялся опалы. За двести лет, скованные одним несчастьем, они с шахом Балсаром стали настолько близки друг другу, что Хамрай не ожидал от владыки никакого зла, даже если долгожданной цели добьется и не он, столько сил на ее достижение потративший. Хамрай никогда не вмешивался в государственные дела — для советов у солнцеподобного шаха есть мудрые визири. Нет, Хамрай был не советником шаху, а самым близким другом. Но если бы шах узнал о тайне Хамрая, о том, что на него заклятие наложено отнюдь не случайно, и долгожительство Хамрая, как и долгая молодость шаха, тоже получено не даром, что Хамрай, как и шах был в любовной связи с богиней Моонлав во время Смутных Десятилетий после Великой Потери Памяти, а не только ее учеником и верным адептом, то нет сомнений, что не сносить ему, Хамраю, головы. Шахская немилость страшна, а топоры палачей его остры… Впрочем, если тайна когда-либо откроется, то топор будет для Хамрая далеко не самым страшным концом… Только кто откроет это шаху? Не сам же Хамрай! Никто, кроме богов, не в силах заглянуть так глубоко в прошлое. А Моонлав, победив вместе с остальными тремя всемогущими богами своего брата Алвисида, исчезла бесследно и навсегда, даже не попрощавшись, в неведомом и недоступном мире, о котором непонятно рассказывала, и о котором изредка, после неудачных дней выматывающих поисков грезилось иногда Хамраю…
Чернобородый колдун запел на все том же мертвом гортанном лающем языке — сперва негромко, потом звук его сильного, красивого голоса заполнил весь колодец тайного двора. Воздев над головой магический кристалл, переливающийся теперь невообразимыми цветами в опаляющем свете костра, чужестранец продвигался мимо невольниц. Они стояли кольцом вокруг костра, соединенные тонкими поблескивающими цепочками, широко раздвинув ноги и задрав головы к множеству появившихся на черном небе далеких холодных звезд. Мелодия колдуна завораживала, вселяла в сердца присутствующих благоговейный трепет пред таинством колдовства. Хамраю пришлось собрать всю волю, чтобы не поддаться чарам иноземца, не потерять способности мыслить трезво и беспристрастно.
Колдун шествовал медленно и торжественно вокруг ритуального костра, почти касаясь своими развевающимися одеждами обнаженных спин юных прекрасных невольниц. Они не шевелились и в отблесках пламени казались неземной красоты статуями, высеченными из темного мрамора. Мелодия колдуна достигла наивысшего напряжения, по телам девушек пробежала дрожь. Сперва незаметная, дрожь все более охватывала пленниц, пока они не затряслись, словно в страшной, раздирающей тело, лихорадке…
Колдун оборвал чародейскую песнь на полуслове, остановившись прямо напротив шаха. Перевел дыхание, отер тыльной стороной ладони выступившие на лбу бисеринки пота.
— Пусть пресветлый шах встанет вот туда, — властно приказал маг.
Великий шах, гроза полумира, своевольный и суровый, беспрекословно подчинился. Хамрай и телохранители сделали шаг вслед за ним, но чужеземец остановил их жестом руки.
— Нет! Солнцеподобный шах должен быть один.
Телохранители устремили вопросительные взгляды на повелителя. Тот кивнул. Хамрай не чувствовал угрозы в действиях мага, хотя и не мог проникнуть в его мысли. В любом случае он успеет защитить шаха и на таком расстоянии — магия быстрее любого клинка, а чернобородый был Хамраю явно по силам.
— Пусть великородный шах снимет свои одежды!
И вновь своенравный монарх повиновался колдуну. Шах раздевался медленно, неотрывно глядя на полыхающий столб костра, вокруг которого бились в сумасшедшей пляске юные невинные создания — прекрасные желанные и недоступные. Хамрай понял, что не смотря на защиту, колдуну удалось наложить на шаха свои чары, подчинить своей воле. В себе ничего подобного Хамрай не ощущал — или иноземцу не по силам подчинить себе всех присутствующих, либо никакой угрозы во внешне невзрачном Хамрае пришелец не видел. Тем не менее вывести шаха из под влияния колдуна будет не трудно, а пока это, наверное, и хорошо — своим нетерпеливым нравом шах может случайно испортить чудотворство и колдун всю вину за неудачу свалит на шаха, как уже случалось с другими «исцелителями»…
Шах разделся и, не стесняясь наготы, гордо выпрямился. Ему было нечего стыдиться своего обнаженного тела. Все подданные страны знали, что шах живет очень долго, но даже самые глубокие старцы не помнили другого правителя. Многочисленные слухи и легенды в народе утверждали, что шах Балсар жил всегда и по высочайшему соизволению Аллаха будет жить вечно. Один лишь Хамрай знал, что шаху двести двадцать один год, и что он на девять лет старше его самого. Богиня Моонлав наградила их обоих долгожительством в награду за любовь — как любовь плотскую, так и любовь душевную, никакими чародействами не завоевываемую. Двенадцать лет отражались на их телах, как один год и шах выглядел солидным и статным сорокалетним мужчиной. Он был красив и силен, не очень высок, широкоплеч и мускулист, хотя годы давали себя знать и по бокам уже начали появляться жировые складки. В густой черной бороде и буйных волосах не было ни единой серебряной нити, но щеки пообвисли и стали от времени пепельно-серыми, а вокруг глаз с каждым годом все больше разрастается густая сеть морщинок — неизгладимый отпечаток государственных забот, тягот былых и недавних военных походов, и десятилетий (когда в стране наступало мирное время, а отчаяние от невозможности заиметь наследника достигало пика) злоупотребления опиумом, отучить от которого пресветлого шаха, стоило Хамраю немалых сил и волнений.
Колдун вновь запел на древнем лающем языке. Хамрай поднапрягся и понял, что тот поет какую-то легенду о пяти богах и их отце Алголе. Хамрай даже испугался — не прочувствовал ли чужеземец о их былой связи с Моонлав, но быстро успокоился: легенда абсолютно не соответствовала происшедшему тогда в действительности и принадлежала к эпосу алголиан, ненавидимых многими народами, ибо поклонялись алголиане Дьяволу и слуге его Алвисиду. «Будь проклят Алгол!» — было любимое присловье четырех из пяти всемогущих богов, появившихся после Великой Потери Памяти и сошедших на грешную землю. Чернобородый принадлежал к какой-то отделившейся от основного ордена секте, погрязшей в заблуждениях — Хамрай знал алголиан как дисциплинированных, суровых воинов и ученых, они не позволяли своим апологетам подобной самодеятельности.
