Тук-тук. Пауза. Тук-тук. Пауза. Пульс все замедлялся.
— Ну же, — умолял я сквозь сжатые зубы, — давай.
Несколько капель крови попали ей на губы. Она вздрогнула, проглотив немного. Губы дрогнули, будто прося о поддержке.
Я сжимал запястье, буквально выдавливая кровь и вливая ее в раскрытые губы. Когда кровь наконец коснулась ее языка, ее практически вырвало.
— Пей, — приказал я, — это поможет. Пей.
Она отвернулась и пробормотала:
— Нет.
Игнорируя ее слабые возражения, я встряхнул рукой над ее лицом, вливая в нее кровь. Она тихо застонала, пытаясь не глотать. Ветер задирал ее юбки. Дождевой червяк закапывался в мягкую мокрую землю, спасаясь от холодного ночного воздуха.
А потом она перестала сопротивляться.
Губы сомкнулись на моем запястье, и мягкий язык коснулся раны. Она начала пить.
Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук-тук.
Рука в испачканной кровью перчатке слабо дернулась и схватила мою руку, пытаясь подтянуть поближе к себе. Она хотела еще. Я слишком хорошо понимал ее желание, но ничего больше не мог ей дать.
— Хватит, — сказал я, сам чувствуя себя очень слабым, и, невзирая на ее хныканье, осторожно высвободил руку. Сердце билось ровнее.
— Кто ты? И где живешь? — спросил я.
Она всхлипнула и вцепилась в меня.
— Открой глаза, — приказал я.
Она послушалась, и я посмотрел в ее глаза, такие же зеленые, как у Келли.
«Скажи мне, где ты живешь», — я подчинил ее, используя последние капли Силы.
— Пятая авеню, — сонно ответила она.
Я попытался сохранить терпение.
«А дальше? Пятая авеню и?»
— Семьдесят третья улица. Дом один, Ист-сайд, Семьдесят третья улица, — прошептала она.
Я рывком поднял ее — надушенный шелк, газ и кружево, мягкая и теплая плоть. Ее кудри щекотали мне лицо, щеку и шею. Она снова закрыла глаза и обвисла у меня на руках. Кровь, ее или моя, капала в пыль.
Я сжал зубы и побежал.
3
Как только я выбежал из парка, мимо промчался двухколесный экипаж, а за ним — полисмен верхом на лошади. Я шарахнулся обратно в тень, оглушенный криками.
Я думал, что Новый Орлеан большой. По сравнению с Мистик-Фоллз так и было. Дома, конторы и лодки теснились на крохотном шумном участке около Миссисипи. Но он ни в какое сравнение не шел с Манхэттеном, где алебастрово-белые здания вздымались к небу, а люди из Италии, Ирландии, России, Германии — даже Японии и Китая — толпились на улицах и продавали свои товары.
Даже по ночам в Нью-Йорке кипела жизнь. Тихо шипящие газовые фонари заливали мощеные тротуары Пятой авеню теплым, веселым светом. Закутанные в пальто юноша и девушка, смеясь, склонились друг к другу. Мальчишка-газетчик кричал о забастовках на фабриках и коррупции в правительстве. Сердца бились в безумной какофонии, колотились и захлебывались. Запахи мусора, духов, да и просто чистой человеческой кожи ползли по улицам, как плети кудзу.
Успокоившись, я спрятался в тень, подальше от света фонарей, держа на руках тяжелое тело. У дверей отеля стоял швейцар — я дождался, пока он развернет газету, и прокрался мимо так быстро, как только мог со своей ношей. Конечно, если бы я был на пике Силы, если бы все это время питался человеческой кровью, мне бы ничего не стоило заставить швейцара забыть все, что он видел. Более того, я мог бы добежать до Семьдесят третьей улицы с такой скоростью, что ни один человек меня бы не заметил.
На Шестьдесят восьмой улице я спрятался в мокрых кустах, потому что мимо прошел пьяный. Там, среди ветвей, ничто не отвлекало меня от сладкого запаха девичьей крови. Я пытался не дышать, проклиная себя за желание разорвать ей горло. Когда пьяный прошел, я рванулся к Шестьдесят девятой улице, молясь, чтобы никто не увидел меня и не спросил о бесчувственном теле, которое я нес. Но я задел ногой камень, и он ударился о булыжник мостовой с громкостью выстрела.
Пьянчуга обернулся:
— Эй?
Я вжался в стену ближайшего особняка, безмолвно молясь, чтобы пьяница пошел дальше по своим делам. А он медлил, оглядывая все вокруг мутным взглядом, а потом вдруг свалился на тротуар и громко захрапел.
Девушка застонала и дернулась. Скоро она очнется и поймет — с громким криком, само собой, — что ее держит на руках незнакомец. Пытаясь успокоиться, я досчитал до десяти. А потом бросился вперед неровными прыжками, как будто за мной гнались все демоны ада, не заботясь о том, чтобы держать свою ношу осторожно. Шестьдесят девятая улица, Семидесятая… Капля ее крови стекла по моей щеке. За мной эхом отдавались шаги. Где-то далеко заржала лошадь.
Вскоре мы оказались на Семьдесят второй улице. Еще один квартал, и мы будем на месте. Я оставлю ее у дверей и побегу обратно…
Но, увидев дом один по Ист-сайд Семьдесят третьей улицы, я остановился.
Дом, в котором я вырос, был огромен. Мой отец построил его на деньги, которые он заработал, приехав в Америку из Италии. В Веритас было три этажа, по периметру всего дома шла широкая солнечная галерея, а до второго этажа тянулись стройные колонны. В доме можно было найти любой предмет роскоши, который в принципе существовал во время блокады южных штатов.
Но этот дом — точнее, особняк — был просто гигантским. Настоящий замок из песчаника, занимавший почти целый квартал. Тесно расположенные окна походили на внимательные глаза. Кованые железные балконы, напоминавшие те, что украшали дом Келли в Новом Орлеане, нависали друг над другом. Сухие коричневые виноградные лозы свисали на металлические кружева. Там были даже украшенные горгульями заостренные граненые башенки в европейском стиле.
Как это символично — дом, куда мне надо попасть, охраняют монстры.
Я поднялся к гигантской двери из темного дерева, украшенной резьбой. Аккуратно положив девушку на ступеньку, взялся за бронзовое кольцо и трижды постучал. Я собирался вернуться в парк, но тут массивная дверь распахнулась, как будто была не тяжелее садовой калитки. В дверях застыл высокий и тощий слуга, одетый в черный костюм. Мы посмотрели друг на друга, потом на девушку на ступеньках.
— Сэр, — дворецкий обратился к кому-то невидимому на удивление спокойным голосом, — это мисс Сазерленд…
Послышались крики и суета. Практически сразу в дверном проеме возникло множество озабоченных людей.
— Я нашел ее в парке, — начал я.
Продолжать не пришлось.
Зашуршали нижние юбки и тяжелый шелк — не менее полудюжины плачущих женщин, не считая джентльменов и слуг, высыпали на крыльцо и окружили девушку, как стайка взволнованных гусей. От густого запаха человеческой крови закружилась голова. Роскошно одетая пожилая дама — вероятно, мать — приложила руку к шее дочери, чтобы проверить пульс.
