Обиделись, что ли?
— Смотри-ка, Манька, чего это они? — Я привалился к стене — ноги не держали. — Совещаются, с чем нас употребить?
Действительно, твари, покачиваясь, поводя в воздухе усами и шипастыми конечностями, словно колебались… словно их что-то вдруг разволновало. Маня же, наоборот, кинулась куда-то вперед, как будто желая все-таки прорваться через заслон крупных крабопауков и догнать Имара с Саньком.
Вибрирующий гул как-то вдруг, разом заполнил улицу. Сам воздух задрожал, напрягшись от низких частот. Что-то вроде звучания гигантского органа в нижнем регистре, смешанного с жужжанием, похожим то ли на треск высоковольтной линии, то ли на огромный рой каких-то насекомых… И шел этот звук, по-видимому, сверху.
«Ну вот, — обреченно подумал я, наблюдая, как лавина мелких гадов, что выползла вслед за мной из пролома, сбилась в кучу, а потом словно брызнула назад во тьму. — Вот и воздушные твари подоспели… Теперь и ребята на транспорте не уйдут…»
И такое разочарование овладело мной, что я, отшвырнув автомат, сполз по стене и замер, раскинув онемевшие от усилий ноги рядом с оплывшей ходулей какого-то механизма.
Зачем было дергаться, зачем бороться? К чему все эти усилия?
— И чего тебе, дурак, дома не сиделось? — проговорил я, обращаясь к самому себе. — Гулял бы сейчас где-нибудь по городу, семечки щелкал…
Пламя плотными пучками ударило по улице, взрывая дорожное покрытие, зажигая все, что только могло гореть. Меня спасло именно то, что я сидел возле стены и частично был прикрыт металлической с виду ходулей, за которой я скрутился, прикрыл голову руками, подставляя огню спину, защищенную жилетом «медика». Крабопауки горели молча, только хитин трещал в бешеном огне. Что-то оглушительно бухало, скрипело, почва подпрыгивала от мощных ударов, словно на землю роняли целые скалы. Когда, наконец, пламя приутихло, я поднял ошалевшую голову и уткнулся взглядом в плоское брюхо какого-то здоровенного летательного аппарата, что величаво проплывал над улицей, заставляя перепонки буквально рваться от вибрирующего гула.
— «Ни хрена себе!» — сказал Малыш, увидав Карлсона, — пробормотал я, пытаясь взять себя в руки. Хотя бы встать…
Руки, к слову, были немало опалены и никак не хотели брать мое жалкое, трясущееся тело.
— Это что же за хрень такая, а, Маня? — спросил я гиверу и вдруг понял, что, возможно, спрашивать мне уже и некого: Маня, по-видимому, мчалась посреди улицы, когда по ней прошелся огненный шквал. Я поднял тактические очки на лоб, зашарил взглядом по пылающей мостовой, но в сполохах пламени ничего не было видно. Что ж, может, это и к лучшему.
— Что ж вы за твари такие?! — закричал я вверх, в равнодушное небо, в тускло блестевшее огромное чрево, исчезающее за краем крыш. — Что ж вы так… так…
Я снова плюхнулся на зад и заревел, словно крик открыл какие-то шлюзы, до этой поры закрытые нервным напряжением наглухо. Ревел, трясся, размазывал слезы обожженными кулаками, не чувствуя боли, не осознавая происходящего вокруг. Не замечая, что выжившие крабопауки снова стали подбираться поближе ко мне.
Гул, немного удалившись, снова вернулся. Я поднял воспаленные глаза вверх: исполинское днище летающего монстра вновь гордо отбрасывало матовые блики над улицей. В одной из выпуклостей, усеивавших днище, внезапно образовалась щель, быстро разошлась, словно жук крылья раскрыл-разломил, и из нее что-то выпало.
Нет… нет… нет!!!
Я заорал. Меня ничто не сдерживало, ничто не ограничивало. Этот панический крик сопровождал краткое падение бомбы в изуродованную щель улицы. Словно зернышко посеяли в заранее пропаханную борозду.
Взрыва как такового не было. Просто прозвучал такой плотный «ЧПОК», как будто открыли огромную, литров на пятьдесят, бутылку с шампанским. Во все стороны ударила густая пелена какого-то дыма, как мне показалось — фиолетового оттенка, хотя можно ли было доверять моим заплаканным, разъедаемым гарью глазам?
Я зашелся в кашле, хоть и не хотел вдыхать эту фиолетовую субстанцию. Сознание мягко окуталось тьмой, и последняя мысль, промелькнувшая в отключающемся мозге, была: ну вот, потравили вместе с тараканами…
Сознание возвращалось толчками. Словно ты выбираешься из штормящего моря, гребешь уставшими руками, ногами ищешь дно, а волны все настигают изможденное тело, все тянут назад, не пускают к спасительному берегу. Хорошо, когда рядом друзья, которым можно со смешком крикнуть: «А ну подсоби выйти, а то вымотался что-то!» Хорошо, когда хоть кто-нибудь есть кроме тебя на пляже и можно, хоть и со стыдом, но — попросить о помощи. Хорошо, когда вода по-летнему теплая.
Плохо, когда холодно и ты один.
Я судорожными рывками пытался выползти на берег. Галька расползалась под пальцами, не давая надежно уцепиться, подтянуть себя подальше от настырных волн. Меня буквально выворачивало наизнанку: желудок настойчиво пытался избавиться от морской воды, но ее почему-то не было, и он напрасно сокращался, мучительными спазмами терзая и так измученный организм. Наконец, меня просто вырвало несколькими ложками горькой желчи, и туман перед глазами начал понемногу развеиваться. Подняться на четвереньки, оказывается, иногда труднее, чем одолеть подъем в полкилометра в Крымских горах. У меня было такое впечатление, что я нахожусь в самом центре огромной карусели или медленно вращающейся центрифуги. Только работала она бесшумно. Я еще пару раз подергался от бесплодных потугов желудка, который все еще надеялся избавиться от чего-то несуществующего, и, придя в более-менее стабильное состояние, попытался оглядеться.
Первым моим открытием стало то, что туман, который ограничивал мое зрение, был не только у меня в голове: клочки и струи мутной влажной розоватой кисеи плавали вокруг, закрывая обзор, не давая взгляду зацепиться за какой-нибудь твердый, незыблемый предмет. Я всмотрелся в гальку под собой, и вторым моим открытием было то, что мои пальцы, оказывается, погружены в россыпь то ли битого пенобетона, то ли в крошево кирпича… Какая уж там галька…
Устав стоять в позе гордого льва, я опрокинулся на спину. Замер, глядя во вращающееся розовое марево, из которого с завидной регулярностью шел мелкий дождик. Было холодно. Если бы мне не было так плохо, то я, скорее всего, жутко бы страдал от холода. Теперь же низкая температура даже помогала мне, отгоняя дурноту и головокружение, и я просто лежал на спине на битом бетоне, или еще что там, и ждал, пока у вселенской центрифуги сядет заряд.
Из тумана темным силуэтом проступили угловатые металлические детали. Я осторожно повертел головой, боясь, что это вновь раскрутит мировую центрифугу. Снова уронил гудящий затылок на влажную россыпь.
Ага. Там — силуэт шагающего механизма, за опорой которого я прятался от огненного шквала, извергнутого плоским чревом летающего корабля… Далеконько же я от него отполз… и чего было ползти? Еще в прорывах тумана виднеются судорожно сжатые лапы неподвижных тварей, в планы которых, кажется, уже не входило уничтожение моей скромной особы. По крайней мере — в ближайшее время.
