Взгляд маленького министра иностранных дел первого демократического государства Персидского залива стал еще более нежным и грустным. Стефани уже замечала, что на черном лице грусть всегда кажется более глубокой. Но и веселье тоже кажется более веселым. Не вижу, впрочем, какой тут можно сделать вывод, подумала она. Однако, по идее, все должно бы явственнее проступать на белом… А, да черт с ним.
Разговор складывался трудно: Стефани знала Хаддан лишь по нескольким удивительным по красоте снимкам в старом номере «Джиографикэл магазин» — Бобо подсунул ей этот журнал, зная ее вкус к странам, которые он с видом гурмана квалифицировал как «мужественные». Тем же утром она нашла в «Нью-Йорк таймс» статью о ситуации в Персидском заливе — на Генеральной Ассамблее ООН должен был обсуждаться «представительский» и «легитимный» статус новой делегации бывшего эмирата. В передовице выражалась надежда, что Хаддан «наконец-то расстанется с архаичным и почти мифическим образом, который придавал ему феодальный режим бывшего имама». Стефани читала газету в кровати, поджав колени чуть ли не к подбородку и слизывая с пальцев остатки апельсинового джема, и воображала, как идут караваны, груженные золотом, самоцветами и миррой, как состязаются в джигитовке всадники, — впрочем, их она путала с теми, которых видела в Марокко, — ей грезились невероятной красоты женщины, укрытые чадрой, которую ее воображение властно отодвигало, а еще сыны шейхов, в чьем облике… ну, гмм! сочетались мужество, достоинство и пылкость. Она любила помечтать, но, как правило, старалась не смешивать мечты с реальностью, так как была по природе бережливой и всегда откладывала на черный день.
— Вы чрезвычайно здравомыслящая молодая дама, мисс Хедрикс…
— Зовите меня Стефани.
Лицо посла просияло.
— Спасибо. Я уверен, что вы меня поймете, Стефани. Как вам известно, мы успешно осуществили демократическую революцию. Мы встаем на трудный путь: путь либерализма. Нашей страной веками управляли сатрапы. Мы положили этому конец. У нас не затихали расовые, религиозные, племенные конфликты: мы положим им конец. В нашей стране живут мусульмане, индуисты, христиане, и еще есть добрая дюжина культов исламского толка, но мы стремимся построить светское общество. Мы провозгласили отделение религии от государства: верования каждого являются его личным делом. Мы твердым шагом движемся к единству, мы хотим освободить память наших граждан от пережитков и обломков средневекового прошлого, мы хотим идти вперед с надеждой и верой в будущее…
Последняя фраза была слово в слово заимствована из речи, которую господин Самбро произнес двумя часами раньше на заседании Генеральной Ассамблеи, — после того, как законность нового дипломатического представительства Хаддана была яростно оспорена делегатом от Саудовской Аравии. Стефани, присутствовавшая на заседании, одобрительно и смиренно кивнула головой, кусая при этом губы, чтобы не улыбнуться. Господин Самбро вспомнил, что сам же послал ей приглашение, и, осознав свой промах, совершил стремительный дипломатический демарш:
— Именно эти слова я использовал на утреннем заседании, и, поверьте мне, они найдут свое место в нашей новой конституции…
Стефани смела хлебные крошки и облокотилась на стол, соединив ладони.
— Я по-прежнему не понимаю, что могут сделать для вашего народа Сен-Лоран, Кристиан Диор, Карден и Шанель, — сказала она.
Господин Самбро выдержал многозначительную паузу, затем заговорил доверительным и вместе с тем взволнованным тоном:
— Снимки прославленной топ-модели, сделанные в Хаддане и опубликованные в сотне газет и журналов, выходящих большими тиражами, явятся крайне важным для нас доказательством… Доказательством того, что в стране царят мир и порядок. Вы окажете нам огромную помощь в деле формирования общественного мнения. Мы отчаянно нуждаемся в туристах и твердой валюте, в кредитах и инвестициях, и главное для нас — представить загранице мирный и внушающий доверие облик Хаддана… Я не стану настаивать: я уверен, что вы и так всё понимаете. Нужно, чтобы вы к нам приехали, чтобы вас повсюду фотографировали, во всех концах страны, и чтобы эти снимки увидели на Западе и в остальном мире. Для нас это будет лучшей рекламой… Нужно, чтобы Хаддан улыбался миру…
В голову Стефани закралось легкое сомнение. Она прищурила глаза.
— Сколько вы заплатили Бобо, чтобы уговорить его совершить эту поездку?
У господина Самбро перехватило дыхание. Он взял салфетку и вытер губы, как бы желая стереть с них горький привкус.
— Двадцать тысяч долларов, — сказал он мрачно. — Он заверил меня, что выплатит вам половину и…
И тут в окрестностях их стола поднялась паника. Розовый тюрбан делегата Индии или Пакистана как будто резко покраснел, бледное лицо его собеседника из Госдепартамента приняло желтоватый оттенок, а за столиком слева четыре дипломата, говорившие до этого на английском с разными, но одинаково безобразными акцентами, прервали беседу и впали в ошарашенное молчание. Когда Стефани ругалась, то выбирала слова и выражения из самых цветистых…
— Прошу прощенья, Джимми, — сказала она, наконец-то взяв себя в руки. — Этот мерзавец Бобо вообще мне ни о чем не сказал, и в любом случае я не взяла бы ни гроша. Он сука… Ну, я хочу сказать, проститутка. Этот тип не только сам прогнил: он делает все, что в его силах, чтобы способствовать всеобщему загниванию…
— Нам нет дела до этого господина, — сказал посол. — Соглашайтесь на эту поездку. Приезжайте к нам. Пусть вас повсюду снимают. Вы, возможно, знаете, что нас, хасанитов, — это народность с преобладанием афро-азиатских кровей, ведущая начало от бывших рабов и от индийцев — упрекают в том, что мы занимаем большую часть постов в правительстве… Но это просто потому, что мы составляем большинство в стране, и большинство избирателей, естественно, проголосовало за нас…
Он заколебался и даже вроде бы впал в замешательство.
— Я, разумеется, не знаю, какие чувства вы питаете к цветным народам.
— В данный момент — лютую ненависть, — ответила Стефани. — Я бы даже сказала, что мои чувства к ним кровожадны, что я готова их всех поубивать… Дело в том, что я только-только прихожу в себя после прекрасной любовной истории, и этот сукин сын был черным…
Что-то странное случилось с левым глазом Превосходительства: он стал нервно моргать, при этом веки бились, как крылья пойманной бабочки. Было очевидно, что от крика души Стефани у ног представителя Хаддана разверзлась бездна: он только что открыл для себя совершенно новую Америку, ту, в которой знаменитые и красивые белые женщины публично признаются, что у них была связь с негром. Даже пакистанский индиец в розовом тюрбане застыл со своей ложкой «кассата-кассис»[11]на весу и пристально вглядывался в Стефани, явно переключив аппетит с мороженого на соседку. Стефани бросила на него взгляд, который немедленно восстановил «кассату» в ее правах.
— Ну, в общем-то, я сама во всем виновата, — созналась Стефани. — Этот мерзавец — актер. Кинозвезда. Он бил все рекорды по сборам, а такое даром не проходит. Я еще ни разу не встречала звездного мужика, который не был бы эгоцентричным нарциссом-маньяком, по уши влюбленным в самого себя, но этот-то — чернокожий, и я подумала, а вдруг он окажется другим. Чистый расизм.
