— Стой здесь! — приказал он сержанту, с отвращением глядя в его бегающие глаза. — Я сам схожу, посмотрю что почем.
Но тусклый луч фонарика не натыкался в глубине ни на что, заслуживающее внимания. Офицер уже удалился по извилистому, овальному в сечении ходу метров на десять от входа, миновав не три, а целых пять поворотов, а тупика все не было и не было. Проглядеть ответвление было невозможно: глаза быстро привыкли к рассеянному свету, струящемуся из устья пещеры, и в фонаре, собственно, уже не было нужды. Везде гладкий, словно отшлифованный камень, лишь на самом дне хода, в покатом желобе скопилось чуть-чуть камешков и песка.
— Иди сюда! — крикнул вполголоса Александр, не рискуя чересчур повышать голос: кто знает, на чем держатся эти стены.
— Навищо?.. Зачем, то есть? — послышался голос сержанта.
— Иди сюда, кому говорят!
Бормоча что-то про себя, то и дело чиркая прикладом автомата о стены, Перепелица приблизился, опасливо поглядывая на потолок. Он явно трусил.
— Ну и где твой тупик? — указал ему фонариком офицер в темный зев хода. — Врал ведь, признайся?
— Був глухый кут, — стоял на своем упрямый хохол, прячущийся за свою «мову», как за крепостную стену. — Може трохы дали?
— Дали, дали… Дал бы я тебе! А сквозняк откуда, если там тупик?
Из хода действительно дул ровный ветерок.
— Не можу знаты. Був глухый кут!
— Тьфу ты, пропасть! — в сердцах плюнул себе под ноги лейтенант и прошел дальше, светя себе под ноги фонариком: чем дальше от входа, тем темнее становилось вокруг. В спину ему, едва не наступая на пятки, сопел сержант.
— Е… — вырвалось у Бежецкого, когда на очередном шаге желтый крут канул куда-то вниз и пропал. — Вот ни хрена себе!..
Он стоял на краю резко уходящего вниз склона.
— Был тут этот скат, а? — спросил он через плечо.
— Ни… Тупик був, а скату николы не було…
Опершись о стену и переведя фонарик на самый дальний свет, офицер долго шарил размытым лучом по крутому склону, пока метрах в пятнадцати не различил что-то непохожее на камень.
— Глянь, Перепелица, что это там?
Тот долго вглядывался и наконец неуверенно произнес:
— Тряпка, мабуть…
— Мабуть, мабуть… — передразнил его Бежецкий. — Шапка это максимовская, вот что! — Он для наглядности похлопал ладонью по «афганке» на стриженой голове сержанта. — Там он, внизу…
— Может, живой еще, — разом забыл про «мову» взволнованный Перепелица. — Спуститься бы…
Лейтенант в затруднении почесал в затылке…
* * *
Вадик лежал в кромешной темноте, боясь пошевелиться. Прежде всего, потому, что если бы вдруг выяснилось, что сломано что-то важное — рука, нога, не говоря уже о позвоночнике, то… Было бы очень грустно. Болело во множестве мест: голова, плечи, локти, колени, даже пятая точка, но, к робкой радости, не очень сильно. Вернее — вполне терпимо. Максимов никогда в своей жизни не ломал себе ничего, но, в его представлении, боль от перелома была чем-то ужасным. Таким, от чего можно лишиться чувств. Чувства же пока оставались при нем, и это вселяло определенную надежду.
Самое странное, что, кувыркнувшись с высоты, много раз по пути с этой «горки» ударившись всеми частями тела о равнодушный камень, сознания он так и не потерял. И теперь с запоздалым страхом вспоминал, как ушла из-под ног земная твердь… Легко ведь мог оказаться на месте крутого, но все-таки склона бездонный провал…
Лежать на голом холодном камне было неудобно, и солдат, готовый в любой момент замереть, осторожно пошевелил пальцами. Шевелятся! Руки… ноги… Слава богу, все оказалось целым. Бок, правда, под «лифчиком» с запасными магазинами к «Калашникову» ломило не по-детски, и вполне могло оказаться сломанным ребро или два, но в медицине Вадик разбирался плохо, а посему решил на этой боли не зацикливаться. Главное — цел позвоночник. И голова, пусть и с огромной шишкой на затылке.
«Шапку потерял, — констатировал непреложный факт Вадик, ощупывая здоровенную „гулю“ под колким ежиком отрастающих волос. — Блин, Перепелица опять взъестся… Стоп! А автомат где?»
Автомата рядом не было, и Максимов сразу же погрустнел. Оружие — это не шапка какая-то, за его утерю по головке не погладят… В расстроенных чувствах он, больше не обращая внимания на боль, сел и пригорюнился.
Надо было, конечно, поискать вокруг, но что найдешь в кромешной темноте? Парень, положив голову на сцепленные на коленях руки, вздохнул, жалея, что так и не пристрастился к курению: так к месту оказалась бы сейчас зажигалка или хотя бы коробок спичек. Даже одна-единственная спичка.
«Интересно, — думал Вадик, — далеко отсюда от того места, где я сорвался? Смогу сам выкарабкаться или придется ждать, когда там, наверху, спохватятся и пойдут искать? Лучше бы, конечно, самому…»
Увы, ровная площадка буквально в пяти шагах резко поднималась вверх, и вскарабкаться по ней, судорожно пытаясь зацепиться за что-нибудь пальцами рук и подошвами сапог, удавалось метра на два. После чего, проклиная старика Ньютона с его законом всемирного тяготения, Вадик позорно сползал вниз.
«А чего я теряю, — подумал он после пятой или шестой попытки, морщась от боли в содранных до крови о наждачно-шершавый камень пальцах. — Сквозняк никуда не делся. Может быть, в той стороне есть выход на воздух? Выберусь с другой стороны горы, обойду поверху… Не может же этот ход уводить далеко от заставы? Максимум к заброшенному кишлаку».
Он встал на ноги и, придерживаясь за стену, направился в ту сторону, откуда дул ровный ветерок, казалось, даже доносящий запах каких-то цветов. Не успел он сделать и десятка шагов, как едва не полетел носом, запнувшись обо что-то, металлически загромыхавшее по камню.
«Автомат! — чуть не плача от радости, ощупывал он потерянное было и вновь обретенное оружие. — Миленький ты мой! Ну, это знак! Значит, я на верном пути…»
Вооруженный и вдохновленный удачей, он осторожно двинулся вперед по извилистому ходу, с радостью отмечая, как вокруг становится все светлее и светлее. Различимы уже были и стены, и пол, и собственные ноги в разорванном на ссаженных до крови коленях «хабэ».
«Выберусь! — ликовал паренек. — Ей-ей выберусь!..»
2
Скорпион высунулся из щели между саманными кирпичами и замер.
«Принесло тебя на мою голову, — подумал Саша. — Мстить за своих замученных родственников пришел, что ли?»
Воистину прогневал он Господа, когда сравнивал училищную гауптвахту с кабульской гарнизонной. На фоне тех «хором», где он сейчас находился, различие между ними казалось не столь уж разительным. И обе они отличались от здешней «кутузки», как гостиничные номера (разных классов, конечно) — от бедняцкой лачуги. Там хоть двери были! Настоящие, а не эта протертая до дыр циновка, когда-то, видимо, лежавшая на полу, но за ветхостью теперь загораживающая дверной проем. И постоялец сего «отеля» мог бы запросто взять и уйти, если бы не веревки, стягивающие его руки и ноги.
