У нее на миг перехватило горло.
— Я люблю тебя целую вечность. — Она замялась и через силу улыбнулась: — С того дня, когда ты подарил мне Ахиллеса.
Он рассмеялся:
— Боже, я и забыл. У него на спине был узор, похожий на карту Пруссии, да?
— По правде говоря, узор гораздо больше напоминал Италию, — поправила она с мягкой улыбкой.
— С моей стороны было невероятно великодушно отдать тебе этого лягушонка.
Она облегченно вздохнула. Слава Богу, Энтони воспрянул духом и стал прежним. Джорджиана чувствовала себя безмерно одинокой и беззащитной в те минуты, когда он терзался сомнениями.
— Безусловно, — ответила она, старательно придавая своему голосу шутливый оттенок. — Уверяю тебя, я и сейчас не променяла бы то скользкое создание на это нелепое кольцо.
На его губах мелькнула усмешка.
— Я знал, рано или поздно мы вернемся к драгоценностям. И тут уж подготовился, как следует. Ни у кого не повернется язык сказать, что Фортескью не умеет осчастливить свою жену. Хм… жена. Хорошее слово. Оно очень идет тебе. Не меньше, чем пойдет вот это.
Не сводя глаз с лица Джорджианы, он медленно извлек из кармана длинную нитку жемчуга.
— О, Тони, не надо. Ну, то есть не то чтобы совсем не надо, — улыбнулась она, — но, право же, для одного дня это явно многовато.
— Тсс… жемчуга сослужат хорошую службу. Ты вопьешься в них зубами, когда я займусь с тобой любовью, — сообщил он и без проволочек приступил к делу, для начала защекотав ее до того, что она упала на кровать, задыхаясь от смеха.
Игриво сжимая ее запястья одной рукой, Энтони как-то умудрился полностью раздеться и раздеть Джорджиану, одновременно целуя ее самым немилосердным образом. Последним событием, доступным ее пониманию, стал отдаленный грохот массивной парадной двери. Очевидно, то был прощальный залп взбешенной маркизы, и казалось, даже стены Пенроуза вздрогнули от обиды. А быть может, от облегчения.
Путаясь в тяжелых покрывалах, Энтони энергично демонстрировал, чем любовь отличается от дружбы. Но его поведение явно не укладывалось в общепринятые рамки. Во всяком случае, оно ни в малейшей степени не вписывалось в картину, которую в грубоватых крестьянских выражениях нарисовала мать Джорджианы. Бог с ними, с поцелуями, раз уж без них никак не обойтись. Но раздеваться донага? Какой ужасный стыд. Незамысловатые патриархальные нравы Корнуолла не предполагали ничего подобного. Муж должен просто задрать ночные сорочки — свою и ее — и совокупиться с женой. В первый раз ей будет больно. А потом…
— Что творится у тебя в голове? — Оторвав губы от ее соска, он поднял подернутые странной болезненной поволокой глаза и, перемежая слова поцелуями, продолжил: — Если до сих пор я не услышал от тебя ни единого одобрительного вздоха, страшно подумать о том, что мне придется выслушать позже. Постарайся расслабиться. Теперь ты моя, и я намерен напоминать тебе об этом каждую ночь.
Джорджиану охватило смятение. Хватит ли у нее сил безропотно подвергаться такому испытанию каждую ночь до конца жизни? Преодолевая неловкость, она заставила себя прикоснуться к его светлым вьющимся на концах волосам. Может быть, все как-нибудь уладится? В конце концов, у него милое родное лицо. Вот только глаза, янтарные глаза, почти такие же, как у… Она решительно отогнала прочь неуместные мысли.
Ей показалось, что Энтони вдруг словно состарился и выглядит никак не на свои двадцать восемь лет. Его лицо побледнело, на лбу выступила испарина. Впрочем, возможно, злую шутку с его внешностью сыграло скудное, тусклое освещение.
— Джорджиана, я всегда любил тебя. С тобой я чувствовал себя счастливым. Ты одна понимала меня. Ну, еще Куинн. Он тоже понимал. Однако полагаю, несколько по-иному. — Он скривил губы: — Куинн видел меня насквозь — как никто другой.
Она убрала руку с его волос и с силой прижала ладонь к кровати. О Боже! Как заставить его замолчать? Невыносимо слышать имя, которое олицетворяет все ее несбывшиеся мечты.
— Довольно! — Он оглядел ее с ног до головы и вздохнул: — Я хочу целовать тебя. Всю и везде. Ах, я эгоистичное животное? Положим. Но ты знала об этом, когда соглашалась выйти за меня замуж.
Он лукаво улыбнулся и провел пальцами по изгибам ее фигуры до самого колена. Его взгляд неотступно следовал за рукой.
Джорджиана оцепенела.
— Ты обещал не смотреть на мои ноги.
Он взглянул ей в глаза:
— Но я не давал обещания не прикасаться к ним.
— Пожалуйста, Энтони, — тихо взмолилась она, желая забыть о своем уродстве хотя бы на один сегодняшний вечер.
Он дотронулся до кончика ее носа:
— Хорошо, но только чтобы угодить тебе. Пойми, я никогда не стану высмеивать твои изъяны. В конце концов, все произошло по моей вине.
Она зажмурилась от нестерпимой боли.
— Ты обещал не затрагивать эту тему. Я столько раз говорила тебе, что ты ни в чем не виноват.
Судя по выражению лица, Энтони по-прежнему не находил для себя извинений. Однако это не помешало ему продолжить сомнительные изыскания. Он жал, мял, гладил, пробовал на вкус ее губы, грудь, пальцы… а потом напряженно выпрямился и накрыл ее всю целиком своим телом. Когда он окончательно подмял ее под себя, Джорджиана поняла, что наступает решительный момент.
Стараясь не шевелиться, она подняла глаза, встретилась с ним взглядом, безучастно отметила глубокие борозды, прорезавшие влажный лоб…
И вдруг почувствовала, как пальцы Энтони, проложив дорожку по ее животу, спустились ниже и добрались до абсолютных интимностей. В полном смятении она попыталась немедленно сдвинуть ноги. Господи, как она позволила ему сделать такое? Это слишком нескромно, стыдно, унизительно.
Невыносимо.
Он закрыл глаза и покачал головой.
— Ты не…
— Что? — чуть слышно спросила она.
— Тебе нужно выпить немного бренди. Да и мне не помешало бы. Черт бы побрал мою мать… Черт бы побрал их всех…
Он замолчал. Его голова свесилась на грудь, лицо внезапно побагровело.
— Тони? — прошептала Джорджиана. — Тебе плохо?
Он поспешно открыл глаза и смущенно пробормотал:
— Извини. Это все бренди. Трудно понять, когда его много, когда мало, а когда в самый раз.
С отрешенным видом он надел на нее почти забытое ожерелье и провел жемчужинами по ее губам. Потом тяжело вздохнул и снова навалился на нее всем телом. Господи, до чего же он большой и грузный! Она едва успела глотнуть немного воздуха, когда ощутила тупое настойчивое давление в самом сокровенном месте.
Теперь ей было не только стыдно, но и физически неприятно. Его лихорадочные липкие объятия душили ее. Ей казалось, что все происходит как-то не так. Она оставалась холодной, скованной и неподатливой, а он неумолимо и жестко…
