На мое счастье, «рокового» у Лады было немного, разве что некоторая фригидность. Однако, одной холодности без стервозности, без воли и стремления заменять эмоциональную недостачу куртуазной, недостаточно. Мне вообще кажется, что роковыми бывают женщины с очень сильным чувственным началом, но неспособные реализоваться в постели. Они привлекают и притягивают мужчин, но потом начинают уходить от стандартного развития любовных отношений, взамен которых хладнокровно распаляют неудовлетворенное желание партнера. Они заставляют свою жертву до бесконечности, как цирковую собачку, держать на носу кусочек надежды, которая обещает вот-вот превратиться в вечное блаженство. Собственно, это все, на что такие дамы способны, и максимум того, что сами могут получить от любви.
Лада же, если подходить к ней без эмоциональной оценки, всего-навсего обычная девушка со смазливым, хорошо крашеным личиком, причем с непомерно завышенной самооценкой. Ничего в ней от женщины «вамп» не было и в помине. Поэтому наша любовная сцена не окончилась трагически. Бывшая жена, устав ругаться, собралась, было, расплакаться, но испугалась, что потечет тушь, и раздумала. Она промокнула глаза платочком и, вместо того, чтобы испепелить меня моральным превосходством и презрением, потребовала денег. Я денег не дал, и она, все-таки разрыдавшись от обиды, в очередной раз бросила меня, изо всех сил хлопнув дверью. Так в этот раз счастливо разрешились все мои неприятности.
— Кто это был? — дрожащим голосом спросила эсерка Ордынцева, как только оглушительно хлопнули входные двери, и в квартире стало тихо. Она боязливо выглядывала из спальни и смотрела на меня округлившимися от ужаса глазами.
— Моя бывшая жена, — хладнокровно ответил я.
— Так это была супружеская сцена? — наивно спросила она, но, как мне показалось, с некоторым облегчением.
— Скорее, пост-супружеская, мы разошлись.
— А почему твоя жена кричала и плакала? — продолжала допытываться Даша.
— Ей стало обидно, что я ее разлюбил.
— А ты что, раньше любил такую странную, невоспитанную женщину?
— Она не всегда была такой, — невнятно объяснил я. — В общем-то, она неплохая, только…
— Я раньше никогда не слышала, чтобы дамы говорили такие слова.
— Привыкай, у нас теперь равноправие. Вы же сами боролись за раскрепощение женщин. И вообще тебе в нашей эпохе еще многое предстоит узнать и принять таким, каким сложилось. Другой земли и другого общества я тебе предложить не смогу.
Наше вчерашнее возвращение в Москву в летящей на большой скорости машине, асфальтированные дороги, огромный город с большими домами произвели на Ордынцеву такое сильное впечатление и так утомили, что, как только мы попали в квартиру, она тут же легла спать.
Но уже сегодня первое впечатление от прекрасного будущего, в которое она попала таким чудесным путем, того будущего, за которое, не щадя живота, боролись русские революционеры, оказалось сильно подпорчено.
Ордынцевой, как девушке романтической, пламенной революционерке, еще несколько дней назад боровшейся за нового человека, явно не понравилось то, что из этого человека получилось. Визгливый голос с истеричными модуляциями моей бывшей жены никак не подходил под образ свободной женщины будущего.
— А когда ты ухаживал за этой женщиной, неужели тебе не показалось, что она немного странная, — начала допытываться Даша, но я вместо ответа включил телевизор.
С этим великим изобретением, как только мы попали в наше время, Ордынцева уже столкнулась, правда в черно-белом варианте, и оно произвело на нее большое впечатление. Теперь же огромный цветной экран разом отвлек ее от недавней безобразной сцены и оценок моего вкуса. Она ойкнула, вперила взгляд в экран и замолчала на полуслове. Я показал ей, как переключать каналы, и отправился в магазин за едой.
В Москве было уже по-зимнему холодно. Северный ветер сдул с деревьев остатки листьев, голые черные ветки обледенели и казались стеклянными. Снег пока не лег, но серый асфальт уже прятался под тонкой пленкой гололедицы. Я медленно привыкал к комфортабельной жизни с горячей водой и канализацией, пытался вникнуть в политические разборки и скандалы, которыми нас щедро потчевал СМИ, вздрагивал от телефонных звонков и с отвращением смотрел на телевизор.
Моя недавняя спутница, а теперь «сожительница» Ордынцева, прожив несколько дней в атмосфере телевизионного прессинга, совсем скисла. Она плохо переносила «новое время» и почти все время, не отрываясь, смотрела сериалы и криминальные хроники. Если так злоупотреблять голубым экраном, то вполне может показаться, что ничего другого, кроме любовных разборок и убийств, в нашей стране не происходит. Разве что президент посетит с рабочим визитом очередного зарубежного друга, да политики пообещают электорату кто благоденствие, кто катастрофу. На разговоры о своих впечатлениях об изменившемся мире Даша не откликалась, смотрела на меня ничего не выражающим остановившимся взглядом и на все вопросы отвечала междометиями.
В город Ордынцева выходить отказывалась наотрез. Бесконечные криминальные программы так ее запугали, что она лишний раз боялась подойти к окну. Только один раз мне удалось вытащить ее на Новодевичье кладбище, где была похоронена ее мать. Увы, эта экскурсия оказалась неудачной. Не то, что за сто лет, а уже на моей памяти на кладбище так все изменилось, что можно было только диву даваться. Старых захоронений почти не осталось, и все престижные места захватили советские генералы и чиновники. Единственно, что мне понравилось во всей этой ритуальной ярмарке тщеславия, это надпись на могиле одной выдающейся женщины-психиатра. Ничтоже сумняшеся ее потомки решили потрясти посетителей кладбища ее заслугами перед отечеством. Надпись, в свое время, возможно, и обычная, теперь стала до неприличия двусмысленной: «Психиатр. Член КПСС. Она создавала нового человека».
Могилу матери Ордынцевой мы не нашли. Без толку побродили между покойными зампредами и пред-замами и, несолоно хлебавши, вернулись домой.
Как ни странно, но жизнь в XXI веке теперь казалась мне пресной, скучной и даже сонной. То, что происходило в стране, в политике, то, что показывали по ящику, оставляя нам право скакать по каналам, выбирая дозволенную информацию, на реальную жизнь как-то не походило.
Общение тоже не доставляло былого удовольствия. К тому же круг моих знакомых сам собой сократился. У меня начисто пропал интерес к бессмысленному времяпрепровождению. И вообще, я чувствовал, что нужно какое-то время, чтобы разобраться с впечатлениями и, пока не забылись детали, описать свои приключения.
То, что случилось со мной, было так фантастично, что требовало трезвого, логического толкования. Никаких собственных идей по поводу механики путешествия по времени у меня не было и в помине. Как говорится, рылом не вышел. Пришлось искать специалистов. В Интернете нашлось множество ссылок на время, но ничего подходящего не оказалось. С большим трудом удалось выйти на физика с демонстративно еврейскими именем и фамилией.
Звали его Аарон Моисеевич Гутмахер. Приятель, который его немного знал, характеризовал Гутмахера как непризнанного гения. Было ему за шестьдесят, и я представил старого ученого с вислым носом, скорбными семитскими глазами за толстыми стеклами очков, вежливого и нудно подробного.
