— Вы не откажетесь переночевать в моей машине?.. Клара, приготовь для святого отца место.
Хлесткий дождь уже трещал по брезенту; полуавтоматы словно потели холодной водой. Дочь старшины подняла рукав ветровки, не глядя, положила пальцы на потертую клавиатуру пульта, пристегнутого к предплечью. «Голиаф» нагнул и повернул к молоденькой хозяйке массивную «голову», слабо блеснувшую гранями лобовых стекол.
— Хотела бы я, чтоб он обрел язык и душу, как вы говорили. Он был бы сильным и добрым другом. Как большая-большая собака, правда?
«Голиаф», повинуясь кнопкам, кивнул.
— Если он станет подобен человеку, он не захочет подчиняться тебе. Душа — это свобода, — ответил священник. — Господь наделил человека свободой воли. Сатана, князь мира сего, не может одержать победу, если человек не предастся ему добровольно; поэтому враг смущает человека, вводит его в греховный соблазн, ложью и обманом улавливает в свои сети — но обольщенный, ослепленный человек сам губит душу свою, и тяжкими будут его страдания, потому что жизнь телесная, земная — это миг, а жизнь души — вечность. Никто не может силой завладеть душой, ибо душа сотворена Богом, и она стремится к Богу. Бог — это свет, это истина, это жизнь бесконечная. Он дал человеку право выбора, чтобы люди не были изначально рабами. В каждой душе есть частица божественного дыхания, и любое существо, имеющее душу, свободно.
Помолчав, он прибавил утомленным голосом:
— Там, внутри, есть место для уединения? Я хочу помолиться, но боюсь помешать вам заснуть.
Дочь старшины задремала не скоро. Ей снился механик из экипажа «Самсона»; он звал ее покататься по городу, где вдоль улиц росли большие, пышные густо-зеленые деревья — а она упрямилась, не соглашалась. Ей казалось, что за деревьями прячется кто-то страшный.
За гофрированной перегородкой тесного пассажирского салона негромко звучало:
— Pater noster, qui es in caelis; sanctificetur nomen tuum; adveniat regnum tuum; fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra…
На центральном объекте — строительстве главного космопорта — геодезист, листая распечатку полученных после ужина проектных документов, лениво язвил над канцелярской тупостью земной штаб-квартиры «Экспа»:
— Тоже мне, родили названьице. Шедевр! Наверно, долго думали.
— Ладно, кончай. Приказы не обсуждаются, — не оборачиваясь, сменный мастер с пульта проверял готовность трехсоткилотонной бомбы; бомба — продолговатый серый ящик с торчащими из него кабелями — лежала во взрывной камере под землей.
— Разве я спорю? Я абсолютно лоялен, как твой фугас. Но мне как-то не по себе жить в городе, который они спланировали, — тряхнул геодезист подшивкой бумаг. — Как будто они не знают, чем мы тут ровняем землю под порт и как добиваемся спекания грунта в плиту. Если мне предложат место для жилья, я выберу его подальше от этого… — он сверился с распоряжением, — Сэнтрал-Сити. Никогда здесь не будет ничего хорошего.
Встав со стула, он подошел к широкому и низкому окну. Инженерный городок в свете голубовато-белых ламп был виден прекрасно; он весь помещался в плоской лощинке, будто в ладони. Бетон дорожек, стены, крыши — все блестело от воды; сиянье ламп радужными кольцами переливалось в воздухе, наполненном дождем, рябило в зеркалах луж.
«Сити, — пожал геодезист плечами. — Какой тут может быть „сити“, на этой голой лучевой проплешине?.. Мы роем землю бомбами вместо экскаваторов, боевыми бомбами, которых стало так много в метрополии, что матушка-Земля решила часть их выделить для мирных целей. Грунтовые воды, артезианский горизонт, река — все лучит и будет лучить еще лет триста… К черту. Когда нулевой цикл закончится, переведусь на юг или в горы. И плевать, что в деньгах потеряю; здоровье дороже».
Вернуться на Землю он и не помышлял. Он слишком хорошо помнил режущий уши свист беспилотных штурмовиков над другими горами, визжащий звук ракет, дрожь земли и пыль, сыплющуюся со стен бомбоубежища, гуманитарный конвой, под огнем вывозящий женщин и детей к морю, мытарства в Европе, унизительную квоту высшего образования для беженцев… Похоже, беженец — это профессия; однажды кинувшись бежать, ты уже не можешь остановиться.
— Ты бы сел, — напомнил мастер. — Двенадцать минут третьего.
— Слушай, карту зоны взрыва составлял я. Смещения не будет.
— Ну, как знаешь.
Пальцы священника переместились с большой бусины четок на малую.
— Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum; benedicta tu in mulieribus et benedictus fructus ventris tui Iesus. Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis, peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae…
Земля покачнулась; стол встряхнулся, и со стола на пол упал карандаш. Гидравлика полуавтоматов, настроенная на сейсмические толчки, смягчила колебания.
— Amen, — закончил священник, склонив голову.
ГЛАВА 1
254 год, среда, 23 апреля, Сэнтрал-Сити, западный Басстаун
«Сегодня снова в моде женственность и ретро, — объявил Чаре журнал. — Одно из знамений сезона — женский дневник. Написанный от руки чернилами цвета сепии, с золотыми, алыми и черными пометками на полях, обложенный темной натуральной кожей с тисненым старинным узором, он становится самым близким другом умной, творческой, глубоко чувствующей женщины, которому она доверяет свои тайные желания, свои надежды и разочарования, свои сомнения и свою страсть, а спустя годы он Вашими же словами поведает Вам о минувшем, воскресит в памяти полузабытые лица, напомнит о любви и нежности. Заведите дневник — и Вы обретете в нем подругу, которой можно рассказать все, и друга, который Вам никогда не изменит».
Чара приобрела дневник, перьевую ручку, модные чернила — и в тот же день принялась писать.
«ДНЕВНИК» — красиво вывела она в начале первой страницы и задумалась. Что дальше?
«Наверное, — побежало по бумаге тонкое перо, оставляя за собой сепиевую строку, — я самая счастливая мать на свете. У меня четыре чудесные дочери, в которых я души не чаю и которые любят меня горячо и искренне».
Она перечитала написанное, осталась им довольна и с улыбкой оглянулась на девочек. Маленькая, тонкая Маска, набулькав в миску косметического молочка, макала туда салфетку и стирала с лица макияж — бледно-землистую крем-пудру «Мертвая королева», воспаленно-красные ободки теней, ржавую тушь и трагический черный рот адского клоуна. Сильная, серьезная Косичка, сняв круглые очочки с треснутым левым стеклом, уже разобрала свой дальнобойный «уран» калибра 50, штатное оружие спецназовцев и террористов, извлекла магазин, убедилась, что в патроннике нет патрона, отделила затвор от рамки и разложила части пистолета на газете, где уже красовались пузырьки со щелочью и ружейным маслом, протирка и ветошь.
— Девочки, вы любите меня? — спросила Чара своим певучим голосом.
— Да, мамочка, — кивнула Маска, в размазне своей похожая на черта, а Косичка, оторвавшись от работы, улыбнулась маме ласково и чуточку застенчиво. Чара вернулась к дневнику.
