В конце концов, Филиппа, говоря о писателе, стала всегда добавлять слово «несносный». Откуда они приехали, кто их родители? Этого не знал никто. Они напивались на приемах, без конца просили денег, запутывались в любовных интригах и вслух рассуждали о вещах, о которых не принято упоминать в приличном обществе. И даже редкий блеск гениальности не оправдывал их в глазах Филиппы. С точки зрения финансовой эти люди тоже не вызывали доверия: сегодня они банкроты, завтра — принцы, а послезавтра?.. Даже превратившийся в процветающего издателя собственный муж казался ей авантюристом. Во-первых, он ничего не откладывал на черный день, тратил все, что зарабатывал. Во-вторых, постоянное общение с «несносными» сказалось — и не могло не сказаться — на нем тоже.
Из идеалов юности Филиппа сохранила только преклонение перед талантом. Человеку, которого все считали талантливым, она могла простить и эксцентричность, и даже вульгарность. Но обычная в кругу Тони эксцентричность без таланта была ей невыносима.
— Привет, Фил! — сказал Тони и, бросив папки с бумагами, пальто и шляпу в свободное кресло, уселся напротив жены. — Ну и денек! Мне двойной дибсон, — бросил он официанту.
Закурив сигарету, Тони принялся осторожно сквозь дым разглядывать жену. Глаза его оставались такими же ярко-голубыми, как в юности, хотя за последнее время Тони сильно обрюзг и в его светлых волосах заблестела седина.
— Ну, Тони, что случилось?
— Ничего. Просто у меня был тяжелый день и…
— Дорогой мой, я, кажется, не первый день твоя жена, и ты меня не проведешь. Надеюсь, ты не будешь просить о невозможном. Ну же, кто он? Очередное пугало из-за железного занавеса? Автор очередных «Двадцати лет в стране рабов»? В последний раз, помнится, у нас пропали чайные ложки. И не тогда ли был разбит бабушкин фарфоровый чайник?
— Да нет, совсем не то, — нетерпеливо ответил Тони, принимаясь за коктейль. — У Амоса неприятности.
— У Амоса? Ну что у него еще? — раздраженно спросила Филиппа. — Ты возишься с ним, как нянька. Даже дом ему купил поближе к нам. А он такой скучный.
— Но тебе ведь нравятся его книги, — возразил Тони.
— Только не последняя. Мне кажется, он выдохся.
— Не надо так говорить. — Тони нахмурился и отпил из бокала. — Даже думать так не смей. Амос значит для нас гораздо больше, чем ты можешь себе представить. За четыре года четыре книги, и каждая — бестселлер. Амос — единственный в своем роде. Только благодаря ему фирма «Саттон и Кейн» стала тем, что она есть сейчас.
— И мы не можем без него обойтись?
— Если честно — нет. — Голос Тони обрел необычную жесткость. — Да Амос и не уйдет от нас.
— А если «Даблдей» предложит ему больше?
— Ерунда.
— Почему?
Тони вздохнул.
— Я говорю тебе, что Амос от нас не уйдет. Ему можно доверять. Он знает, сколько я для него сделал. Нет, сейчас меня беспокоит его жена.
— Вера? — Филиппа опустила глаза и стала закуривать сигарету. — Я думала, они развелись.
— Нет, Вера провалилась в Голливуде и хочет вернуться. Это напечатано в вечерних газетах.
— Ну а что я должна сделать? Отговорить ее?
— Нет, хуже. — Тони изобразил на лице самую обаятельную из своих улыбок. — Я позвонил в Голливуд и предложил Вере пожить у нас, пока она не устроится в Нью-Йорке. Понимаешь, мне нужно за ней приглядеть. Она согласилась, и я хочу, чтобы ты была с ней поприветливее.
Филиппа резким движением погасила сигарету, едва закурив, и сломала ее.
— Ну нет, Тони! Всему есть предел. Во-первых, приглашает всегда хозяйка. Во-вторых, я и дня не смогу прожить в одном доме с этой авантюристкой. Я сойду с ума… просто сойду с ума.
— Вера, конечно, не подарок, но все-таки ее можно вытерпеть. Во всяком случае, она не криклива. Вспомни ее мелодичный тихий голос. Тебя ведь раздражают женщины с пронзительными голосами, разве не так?
— Терпеть не могу ее вкрадчивый голос. Я все в ней ненавижу.
— И Амос тоже. Если она остановится у нас, то он увидится с ней всего один раз, в воскресенье. Почему-то он вбил себе в голову, что обязан ее встретить. Из аэропорта он привезет ее к нам, и мы вместе поужинаем.
— Поужинаем? И я должна все устроить за два дня? Тони, ты сошел с ума! Почему бы Вере не пожить у Гаса и Мэг в Нью-Йорке?
— Нет, Гас — добрый малый, и ему не справиться с такой дикой кошкой. Ее нельзя сейчас подпускать к Амосу, на носу Обед переплетчиков.
— Его пригласили?
— Я тебе разве не говорил? Амос получит премию «Самый американский писатель десятилетия». Десять тысяч долларов чистыми и на пятьдесят тысяч престижа и популярности. Вся программа вручения премии рассчитана на один день. Но Амос должен произнести речь, и по возможности хорошую.
— Тони, а ведь ты мне многого не рассказываешь, — задумчиво произнесла Филиппа. — Например, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что Веру нельзя подпускать к Амосу? Не бросит же он работу, в самом деле? Вспомни, сколько замечательных книг написано не очень-то счастливыми людьми.
Тони тяжело вздохнул.
— Мне, видно, и впрямь нужно кое-что тебе рассказать. Но никому ни слова. Об этом знает только Гас.
— О чем?
— Когда Амос писал свою первую книгу, он еще лечился от алкоголизма. Неужели ты не догадываешься?
— Нет, я думала, он не пьет просто потому, что ему это не нравится.
— Даже слишком нравится, — мрачно ответил Тони. — Когда мы с ним встретились в первый раз, он еще лечился антабусом. Правда, потом он проявил необыкновенную силу воли. Вот уже четыре года он обходится без лекарств — и все в порядке, если не считать одного-единственного срыва, когда он жил с Верой.
— Вот почему ты пристроил ее в Голливуд!
— Конечно. Она постоянно держала в доме спиртное, демонстративно пила в присутствии Амоса, да еще смеялась над ним. Вот он и не выдержал. Но это ни в коем случае не должно повториться. Что тогда будет с телепрограммой? И вообще он погибнет.
— Даже Амос не заслужил такой женщины, как Вера… — растрогалась Филиппа. — Хотя, может быть… — Она улыбнулась. — Мужчине достается именно та женщина, какую он заслужил?
Еще несколько лет назад Тони непременно бы ответил: «Ну уж я-то ничем не заслужил такой женщины, как ты». Но сейчас он сказал:
— А как насчет женщин, они тоже получают тех мужчин, которых заслуживают?
— Безусловно. — Филиппа опять улыбнулась. — Хорошо, Тони. Я сделаю все, что смогу, но не думай, будто мне это так уж приятно. Кстати, ты уверен, что Амос не выносит Веру?
Тони заколебался было, но сказал:
— Надеюсь. Амос должен жить один, чтобы продолжать работать так же продуктивно. Что ж, монашеская жизнь нелегка, но писателю она полезна.
