Антону показалось обидным, что он — только что из мира — и Гриша, десять лет просидевший в вонючей, псевдорадиационной яме, знают о мире одинаково мало. Мир обнаруживал сходство с дозиметрическим столбом. Поколения людей летели вдоль него, как пыль, не оставляя следа.
— Я не воришка! — свирепел на мир и на Гришу Антон.
— Воришка, дезертир, какая разница? — добродушно возражал Гриша. — Документа нет — значит, труп. В лучшем случае тюрьма. Тюрьму-то еще не отменили? Есть у нас преступники?
— Очень мало, — ответил Антон. — Максимальный срок теперь — три года.
— Ну, тебе-то, — оценивающе посмотрел на него Гриша, — там и месяца не продержаться.
— Поможешь мне туда попасть? — подмигнул Антон.
В чем-чем, а в этом он не сомневался. Пока он не знал, как сносится Гриша с внешним миром. Но если сносится — вполне может выдать Антона властям. Не сейчас, а когда тот сделает работу. Что у самого Гриши, по всей видимости, рыло в пуху — было слабым утешением. Линии рыл в пуху и наказания тянулись в жизни параллельно, как следы инвалидных колясок, не обнаруживая склонности к пересечению. Конечно, им случалось пересекаться, но как большинству линий в мире — хаотично и бессмысленно. Антон пока не знал подлинного Гришиного места в мире, не знал, чего от него ждать. Это угнетало.
— Кто нынче нами правит, воришка? — продолжал забавляться Гриша.
— Народное правительство, — отвечал Антон, как в школе на экзамене. — Страной правит законно избранное народное правительство, членом которого может сделаться любой гражданин.
— В мое время, — вспоминал Гриша, — оно называлось великое народное правительство. И насчет любого гражданина не было.
— А теперь есть. Мы живем в условиях непрерывно совершенствующейся демократии, — опять как на уроке ответил Антон.
Едва ли в мире существовало что-то, что интересовало его меньше. Антону ни при каком раскладе не светило сделаться ни членом великого народного правительства, ни просто законно избранного народного правительства. Молиться пистолету, лучше, конечно, автомату, еще туда-сюда. Членом правительства — нет. Хотя, по слухам, там заседал пятнадцатилетний индеец из племени сиу.
Осмотрев печь, Гриша поманил Антона в зарешеченную комнатку, примыкающую к подвалу. Здесь билось продуктовое сердце инвалидного рая. Ключи от комнатки и подвала Гриша прятал под рубашкой в складках волосатого брюха.
— Молодец, воришка! — похвалил Гриша. — Может, и крышу починишь? Шифер есть.
— А если нет — сдашь властям?
В ответ Гриша продемонстрировал наивысшую степень доверия: бесшумно скользнул на колесах по специальным желобкам в подвал, вернулся с запыленной, по-старинному засургученной бутылью.
— Первый раз в жизни вижу, чтобы самогон пылился! — обрадовался Антон. Он уже успел заскучать от неестественно затянувшейся трезвой жизни. Последний раз Антон отмечал окончание школы вонючей свекольной брагой со структурированным химическим привкусом.
— Самогон, — ухмыльнулся Гриша, выказав себя человеком, которому нравится приятно удивлять. — Слыхал ли ты чего-нибудь про спирт, воришка? — Он зубами разгрыз сургуч, сплюнул на пол коричневую труху. — Грешен, — обеими ноздрями втянул ни с чем не сравнимый запах спирта, — но великому народному правительству покуда ни единой живой души не сдал.
— Чего же оно тогда так о тебе заботится, инвалид? — Антон зачарованно следил, как в серое дно оловянной кружки стучится прозрачная струя. Ему хотелось припасть к ней губами, чтобы ни один ее атом не выдохнулся.
— Знаешь про указ об инвалидах? — Гриша поднял кружку, глубочайшая морщина на лбу разгладилась, мрачность частично сошла с лица. Наверное, это был хороший указ. А может, выпивка на время примиряла Гришу с увечной жизнью.
Антон, впрочем, полагал, что если кому и роптать, то только не Грише и его укороченному воинству. Инвалиды здесь жили неизмеримо лучше, чем многие — с руками и ногами — в иных местах.
— Не знаю, — ответил Антон, — но думаю, это не про то, чтобы вам пить спирт.
— Указ обычный: в стране инвалидов нет! — Гриша ткнулся своей кружкой в кружку Антона, одним глотком, пока еще держался в воздухе глуховатый скорбный звяк, проглотил грамм сто, не меньше, горючего спирта.
— А ведь и впрямь нет, — Антон вдохнул содержимое кружки, как воздух. Его оказалось слишком много для одного глотка. Волшебный воздух стеснил грудь, пролетел огнем по гортани, затуманил глаза. Задыхаясь и плача, Антон заел мягкой перемороженной капустой, кружком кровяной колбасы. Колбаса была бы ничего, если бы в ней было поменьше костей, клочков кожи с шерстью. Антону стало тепло, пружины в натруженных печной работой мышцах ослабли. Он вдруг стопроцентно — как только что в диаметрально противоположное — уверовал, что Гриша не сдаст его властям. И еще пришла в голову дикая мысль, что, мол, хорошо вот так жить, пусть даже и без ног, — зачем они, когда есть еда? — зато со спиртом! — Ты спрашивал, что в мире? — посмотрел на Гришу Антон. — Я вспомнил: больных теперь тоже нет!
…Учеников, помнится, выстроили во внутреннем школьном дворе. Антон тогда работал в бригаде, ударно отделывающей директорский особняк. Запускали котел, налаживали
отопление. В котельной было, как в бане. Их сняли с объекта, велели немедленно идти на школьный двор — из жары в холод. Распаренный у котла, Антон поначалу не заметил ни ветра, ни вонзающегося в лицо колючего снега. Однако когда выстроились во дворе, голова закружилась, его начало знобить. В те позднеосенние дни народ косил вирус «Революция-9», пришедший из Океании. Единственным лекарством против него был прозерпин. Радио бубнило про прозерпин — «поднимающий с перин» — с утра до ночи.
Директор уже несколько лет харкал кровью. И все эти годы упорно строил трехэтажный особняк. Было непонятно: зачем? Ведь помрет. У директора не было семьи. По закону собственность госслужащих в случае их смерти отходила государству, которое продавало ее с аукционов.
Плюясь в платок, директор зачитал экстренное сообщение правительства, что сегодня в шесть часов утра специальным излучением на планете уничтожены все болезнетворные бактерии и микробы, включая злой океанский вирус «Революция-9». Следовательно, отныне никому нет нужды принимать этот самый прозерпин, «поднимающий с перин». Все аптеки, поликлиники, больницы и прочие медицинские учреждения в стране ликвидируются. Их помещения и имущество будут распроданы с аукционов. Местным властям вменялось следить за тем, чтобы помещения и имущество бывших медицинских учреждений попадали в руки деловых, предприимчивых людей — представителей экономической элиты, вот уже второе столетие ведущих общество по пути свободы и процветания. Врачам, медсестрам, фельдшерам, санитарам и ветеринарам предписывалось в двухдневный срок явиться в пункты трудоустройства. Ссылки на нездоровье, как на причину невыхода на работу, отныне не принимаются. Так называемые «больные» приравниваются к прогульщикам. Наиболее рьяные прогульщики будут направляться в исправительные учреждения. Тут на губах у директора выступила кровавая пена, он мешком свалился с трибуны. Митинг закончился.
