В клане Маша занимала весьма важное место: она совмещала обязанности врача, колдуньи, предсказательницы и хранительницы традиций. Цыгане с удовольствием пользуются благами цивилизации: антибиотики, мобильники и «мерседесы» для них такие же предметы быта, как для всех остальных людей. Но никому из древнего народа и в голову не приходит отказаться от вековых устоев, традиций и опыта, которые передаются от одного поколения к другому именно через таких мудрых старух, как Маша.
Маша вошла в палату, подошла к кровати и, покачивая головой, долго смотрела на Ромиля. То ли лекарства сделали свое дело, то ли просто организм немного восстановился, но тот уже пришел в себя. Ему было больно и как-то мучительно неловко за случившееся. Старуха все молчала, и ее морщинистое коричневое лицо не выражало ровным счетом ничего. Наконец Ромиль не выдержал и спросил:
— Плохи мои дела, Маша?
Старуха взяла поврежденную руку и смотала бинты. Оглядела красную, облезающую лохмотьями кожу. Ромиль сжал зубы. Ему кололи обезболивающее, но прикосновение все равно причиняло сильную боль и страдание.
— Расскажи, что это было, — велела старуха, усаживаясь на стул.
Ромиль рассказал про женщину, с которой столкнулся на раскаленной площади Киевского вокзала.
— Ах, мальчик, мальчик, — Маша покачала головой. — Ведь сказано было, нельзя перечить ашрайе.
— Кому?
— Это ашрайа — демон с темными глазами.
Они помолчали. Ромиль думал, как это глупо — слушать о демонах, лежа в палате с суперсовременным оборудованием, когда все кругом на электронике… Да и у самой Маши в кармане длинной цветастой юбки наверняка имеется мобильный.
— Глупости это, старая, — зло сказал он. — Не бывает демонов! Это детские сказки!
— Может, и сказки, — старуха поджала губы. — А тебя, видать, пчелка ужалила.
— И что теперь? — резко спросил он, решив не противоречить старухе. — Пусть ты права, и это был демон. Ты отвадишь от меня порчу?
— Я сделаю, что смогу. Но демон сильнее, и прежним ты не станешь.
— Как это? — Ромиль попытался подняться на локте, застонал и упал на подушку.
— Руку спасти вряд ли удастся, — безжалостно продолжала старуха.
— Что ты несешь? Сумасшедшая!
Цыганка пожала плечами, достала из складок юбки свечку и темный от времени то ли образок, то ли ладанку. Положила ее на лоб юноше, зажгла свечку и забормотала что-то. Ромиль лежал неподвижно, сжав зубы. Что угодно пусть делают, что угодно, но он должен выздороветь. И вот когда это произойдет, тогда он найдет ту тетку, кем бы она ни была. И отомстит.
2Болел он долго. Врачи разводили руками. Лихорадка скоро прошла, температура упала, но рука не действовала и болела, да еще время от времени наваливались тяжелые приступы головной боли, когда путалось сознание и все причиняло боль: свет, движение, мысли.
Ромилю осточертели белые стены и вся прочая больничная обстановка, он выписался из больницы, и по приказанию отца его отвезли в дом Маши. Юноша и не заметил, как кончился июнь и пролетел на крыльях теплых ночей июль. Подле дома старой Маши цвели астры, с глухим стуком падали на землю яблоки со старых корявых яблонь, растущих в неухоженном саду. Отмечая середину августа, березы позолотили свои кроны. Спала наконец-то удушливая жара, и ночи стали прохладными. Окрестные дачники плотно закрывали на ночь дверцы теплиц и лихорадочно консервировали политые трудовым потом огурчики и помидорчики. Цыгане полевыми работами не увлекались, и жизнь в доме Маши текла не спеша. Находившиеся у нее то ли в услужении, то ли в ученичестве цыганки кое-как обихаживали огород, засаженный в основном лекарственными растениями. Старуха поила Ромиля травами, растирала чем-то руку. Боль отпускала, но потом возвращалась снова.
Ромиль жил, сжав зубы. Он ужасно устал. Ни разу, с того момента, как он попал в больницу, ему не удалось расслабиться. Внутри все время дрожала натянутая струна, он злился и ждал. Ждал, что болезнь вот-вот кончится, а она все длилась. Потом наступило оцепенение. Барон не приезжал. Ромиль знал, что отец в курсе его состояния и понимал, что тот никогда не допустит сына к делам, пока Ромиль полностью не придет в себя. Но где тот Ромиль, что сидел в солнечный жаркий день в прохладном лимузине? Он понимал, что стал другим и что это так же очевидно окружающим, как ему самому. Приезжал брат, говорил ни о чем, но Ромиль видел злорадный огонек в его глазах: наверное, отец уже поручил ему то, за что раньше отвечал старший сын. Ромиль сжимал зубы так, что болели скулы, и часами лежал во дворе на широкой кровати, выставленной в тень старых яблонь. Даже ночи он предпочитал проводить здесь — слишком душно было в доме.
В один из таких теплых августовских вечеров он лежал, глядя на распахнутые окна, и слышал, как в доме убирают после ужина. Старая Маша курила трубку в кресле у крыльца, а несколько молодых цыганок, бывших у нее на посылках, хлопотали по дому. Потом две младшие — лет по десяти, сели у ног старухи и одна из девочек прошептала:
— Тетя, расскажи нам про демона.
— Пошли вон, глупые, — беззлобно сказала старуха.
— Ну, тетя…
Старуха молчала. Девчонки переглянулись, устроились на ступеньках крыльца, поджав ноги, и терпеливо принялись ждать.
— Демона нельзя злить, — сказала наконец Маша. — Если вы встретите женщину с темными глазами, темнее, чем ваши, и в них не отражается свет — бегите и не оглядывайтесь.
— А бывают демоны-мужчины? — робко спросила одна из девочек.
— Демону все равно, какое тело носить. Ашрайа не имеет пола, не знает любви и жалости.
— Зачем же он приходит? — пискнула вторая.
— Он не приходит, глупая. Просто мир мал и порой мы встречаемся с ним. И тогда лучше отойти в сторону, чтобы не было беды, — старуха вздохнула, заскрипело кресло, и Ромиль понял, что она смотрит в его сторону.
После этого разговора он стал думать об ашрайе. Когда он был маленьким, этим демоном тоже пугали детей. Кто-то из старух рассказывал страшные сказки. Сейчас, напрягая память, он мог вспомнить только одну историю.
* * *
Дело было в Советском Союзе. Жило как-то оседлое цыганское семейство: мать, отец и две дочери, жили они в поселке, и цыганских домов там было несколько. Две дочки удались на славу, а третья — младшая, родилась страшненькой и худой до невозможности. Она была не просто некрасива, а отталкивающе дурна. Когда стало понятно, что из девчонки не вырастет невесты, она стала служанкой в семье. Отец часто бил ее под горячую руку, из еды ей доставались объедки, а из вещей — обноски. Девочка покорно принимала свою судьбу, и так все и шло, пока не появился в том доме незнакомец. Кто он был, откуда и куда шел, история умалчивала. То ли переночевать попросился, сославшись на общих знакомых, то ли какие-то денежные дела у него были с отцом семейства. Так или иначе, но семья села ужинать и гость тоже. Девочка помогла накрыть на стол и ушла в угол. После обеда гость заметил, как она подъедала со стола остатки пищи, но не похоже было, чтобы это взволновало его. Однако девочка, увидев, что чужой человек смотрит на нее, испугалась и уронила бокал. Стекло разлетелось по полу, и отец, порядком выпивший, пришел в ярость. Он схватил ремень и принялся стегать дочь, приговаривая:
