Редактор, молодая женщина, похоже, знала в городе всех. Позвонила по нескольким номерам, и через полчаса Дмитрий получил адрес матери Снегиревой и телефон журналистки местной газеты, которая хорошо знала Марину.
* * *
На звонок в дверь никто не открыл. Совин позвонил ещё раз — понастойчивее. Тишина.
Этажом выше хлопнула дверь и послышались шаркающие шаги. Медленно спускалась тепло одетая, несмотря на хорошую майскую погоду, старушка.
— Вам кого, молодой человек?
— Здравствуйте. Я к Надежде Васильевне.
— Умерла Васильевна.
— Как умерла? Давно?
— Да уж месяцев пять. Как дочка-то у неё разбилась, она и слегла. И, почитай, недели две только и проболела. Похоронили мы её…
Совин медленно спускался с четвертого этажа вместе с разговорчивой старушкой.
— А вы Марину знали?
— Знала, как не знать. Считай, здесь и выросла, на глазах. Хорошая девка была. Тихая да воспитанная. И красивая. Парни за ней ухаживали. А она ничего, блюла себя-то. А за полгода до смерти один стал часто к ней заезжать. Машина иностранная. Сам видный из себя такой. Говорили — богатый парень-то. Бизнесмен. Вместе с ним она и разбилась.
— А говорили, будто с друзьями она в Москву ехала.
— Ой, милый, может, и с друзьями. Старая я, могу и напутать. А ты сам-то зачем к Васильевне?
— Журналист я. Из Москвы. Собираю материалы о Марине.
— Тут вашего брата много перебывало. Тоже все про Марину спрашивали. Да про песни ейные. Только кто ж расскажет-то. Васильевна слегла. А мы толком и не знаем ничего.
— А писала Марина песни?
— Говорят, писала.
— А у Надежды Васильевны стихов Марининых не осталось?
— Не знаю я, сынок. В квартире сестра двоюродная сейчас живет. Ты приди попозже, часов в шесть. Может, она что и расскажет.
— Чья сестра?
— Васильевны, чья же ещё. Она её и хоронила.
* * *
Совин отыскал телефон-автомат, набрал номер. А поскольку поиск телефона-автомата занял достаточно продолжительное время, он несколько раз успел пожалеть о том, что не взял во Владимир свой мобильный телефон. Дубина. Всех и дел-то было: позвонить в свою сотовую компанию и узнать, работает ли совинский сотовый во Владимире…
— Слушаю вас.
— Здравствуйте. Могу я поговорить с Гаврилиной?
— Сейчас позову…
— Алло.
— Здравствуйте, моя фамилия Совин. Я журналист из Москвы. Не можем ли мы встретиться?
— А по какому вопросу?
— Видите ли, я собираю материалы о Марине Снегирёвой…
— О Марине? Вы сможете подъехать в редакцию?
— Смогу, только объясните — куда и как.
Собеседница объяснила. Через полчаса Совин уже входил в кабинет на третьем этаже здания редакции городской газеты «Молва».
Навстречу поднялась женщина лет тридцати. Свитер, джинсы, очки. И весьма хороша собой.
— Это вы из Москвы? Кофе будете?
— А чая нет?
— Только кофе.
— Что ж, давайте пить кофе, — согласился Совин.
* * *
В стакане забурлила вода. Дмитрий выключил кипятильник, засыпал чай, накрыл стакан согнутым пополам листом писчей бумаги. Не лучший способ заваривания, почти варварский. А все же чай, не кофе. Достал из сумки пачку сахара. Снова закурил, устремив взгляд куда-то за Клязьму.
По словам его сегодняшней собеседницы журналистки Галины Гаврилиной выходило, что она не просто знала Снегиреву, но и была с детства её близкой и, по сути, единственной подругой. Стихи Марина действительно писала. И даже пыталась их петь, избрав Галину слушательницей и рецензентом.
— Пела она неплохо, — рассказывала Гаврилина. — Научилась играть на гитаре, знала множество бардовских вещей. В основном предпочитала малоизвестных бардов, из тех, чьи песни не несли на себе яркий отпечаток личности. А вот что касается ее стихов… Знаете, есть такое выражение: если можешь не писать — не пиши. То есть писать нужно только тогда, когда стихи сами просятся наружу, когда их удержать внутри себя невозможно. У Маринки не так было. Писала она очень мало. Стихи буквально вымучивала. Была у нее одна общая тетрадь. Там страниц тридцать, и все были исписаны. Получалось, прямо скажем, весьма посредственно. Это на мой взгляд. Да и писала она их по одной причине — хотела стать звездой. И чего ей взбрело в голову? Взрослая баба, казалось бы. Вышла бы лучше замуж, детей нарожала…
— Красивая была?
— Очень. Мужики вокруг нее крутились — страшное дело. А она собралась покорять вершины шоу-бизнеса.
— Говорят, ухаживал кто-то за ней последние полгода.
— Говорят, Олег какой-то. Она про него почти не рассказывала. Познакомились случайно. Вроде бы он бизнесмен местный. Любовь у них была. Она его любила. Не знаю, как он, но говорила, что обещал в Москву взять, на эстраду протолкнуть. А погибли вместе. Я как раз в отпуске была. Приехала, а Марину уже похоронили. Глупо всё ужасно…
— Машина перевернулась?
— Нет. Это потом в ваших московских газетах наврали. Грузовик какой-то их протаранил. Шофёр с управлением не справился. Суд был. Посадить хотели шофера, да он адвоката хорошего купил. Тот его и вытащил.
— Московского адвоката?
— Нет, нашего. Андрея Игоревича Сергеева.
— Не любите вы его?
— Не люблю. Грязный…
— В каком смысле?
— Вы как дитя. Конечно, не в смысле костюма. Душа у него грязная. И деньги зарабатывает грязные… Впрочем, это наши дела, провинциальные. Вам не интересно, да и не нужно…
— Много этот адвокат берет за свои услуги?
— Очень много…
— Скажите, Галя, а вот песни на компакт-диске — их Марина написала?
— Не знаю. Наверное, она, кто же ещё. Но именно эти песни… Во всяком случае, мне она их никогда не показывала.
— А как они в Москву, к Лене Мосиной, попали?
— Откуда я знаю?! Я не интересовалась. Попали как-то…
Ничего интересного больше Дмитрий от Гаврил иной не узнал.
* * *
К двоюродной сестре Марининой матери Дмитрий съездил. Та поворчала на тему бродящих тут журналистов, но все-таки пообещала поискать тетрадь со стихами…
* * *
Чай совсем остыл. Совин сунул в рот кусок сахару и отхлебнул глоток — он любил так пить чай, считал, что сахар, в отличие от всех других сладостей, не отбивает вкус напитка. Отхлебнул ещё глоток и решил, что пора спать.
