Нил отворил дверь купе и ничего не понял. Девушка под звуки веселой музыки умывалась, а столик чудесным образом превратился в умывальник.
— Извините, я и не подозревал, что в купе есть удобства. Вот почему не было очереди на помывку.
— Заходи, я уже все, — откликнулась она.
— А как ты здесь оказалась? Я не слышал, как ты вошла.
— Да ночью меня проводник перевел. Соседка так храпела, что не заснуть. Вот проводник и сжалился, хотя с мужчиной ехать, говорит, опасно. Но я смелая, да и чего бояться… Он, правда, проследить обещал, если что…
— А если что?
— Ну, сам понимаешь…
— Давай завтракать, соседка, у меня есть неплохой кофе.
— А у меня «мадлен». Ты любишь «мадлен»?
— «Мадлен» — это как у Пруста? — Она кивнула. — Не знаю, наверное… Да, как тебя зовут, соседка?
— Элизабет. В России меня звали Лиза. А тебя?
— Я — Нил.
— Нет, Нил — это река такая в Африке, я читала, ты шутишь, наверное.
— Я и есть река, это ты правильно сказала, только плохие инженеры сделали поворот русла, вот, теку вспять. А вообще-то, это в Африке река, а в России был такой святой, ему поклонялись славяне.
— Не поняла, значит и ты святой?
— Ну, нет, пока нет, да и святыми становятся только после смерти, а я, как видишь, совершенно живой.
Она рассмеялась колокольчиком. Нил поймал себя на мысли, что надо запомнить все, каждую минуту, чтобы потом, без нее, жить этим голосом, запахом, улыбкой. Его поразило, что границы, которую надо переходить при знакомстве, не было. Он знал ее когда-то в прошлой жизни, определенно знал, а теперь они проснулись вместе, и так много надо рассказать друг другу, ведь давно не виделись, всю жизнь…
Особенно Лиз рассмешили подстаканники, она, посмотрев, как с ними управляется Нил, попыталась отпить кофе, но с первого раза ничего не вышло, и залитую салфетку было решено ликвидировать. Кофе действительно был хорош, и настроение окончательно стало беспричинно веселым. Даже несмотря на то, что воспетая классиком «мадлен» оказалась всего-навсего паршивеньким, рассыпающимся кексом на маргарине.
— Пойду покурю. — Нил потянулся за пачкой «БТ».
— Хочешь мои попробовать? А можно и здесь курить, потом дверь откроем.
Лиз вытянула неправдоподобно тонкую, похожую на белый гвоздик сигарету. «Vogue» — прочитал Нил на пачке. Он перевел взгляд на руки и замер, пораженный.
Такие тонкие, хрупкие пальчики, ногти, не тронутые лаком, прозрачные. Ни у кого прежде он не видел таких тонких кистей, а пальцы, прикасаясь к предметам, казалось, вот-вот сломаются.
Они закурили. Лиз курила как подросток, и это выходило у нее очень смешно.
— Я вообще-то не курю, это во время экзаменов меня научили ребята, вот приеду к отцу и брошу, он будет очень сердиться. Я не люблю его огорчать, он у меня очень серьезный, и огорчать его чревато.
Приглашения к разговору не понадобилось. Лиз начала говорить, как будто они знали друг друга с детства, просто давно не виделись.
— Я поступила в Академию художеств. Это была моя мечта. Буду изучать искусство в вашем прекрасном городе. Я была раньше только в Москве, по папиному поручению, он, кстати, очень неплохо разбирается в живописи, у него большая коллекция. Там я познакомилась с папиными друзьями. Одна девушка, Таня, она училась в Ленинграде, мне и рассказала про Академию и, вообще, про Ленинград. Я буквально заболела этой идеей. Пришлось папе сдаться и разрешить мне поступать, теперь я вынуждена за это расплачиваться…
— Как это — расплачиваться? Он не хочет оплатить твое обучение? Или не может?
— Я не о деньгах. Просто предстоит одно не очень приятное дело в Германии… Папа меня встретит, я не очень хорошо говорю на немецком… А в России мне очень понравилось, хотя меня родители запугали немного перед поездкой. Особенно мужчинами. Папа очень боялся, что меня сразу окрутит какой-нибудь еврей. Очень трудно эмигрировать из России, а все евреи хотят уехать, вот и кидаются на всех иностранок подряд…
— Ну, далеко не все, это твой папа сильно преувеличил, — отозвался Нил.
Он сидел на откидном стуле напротив Лиз, и рассеянно слушал, потому что видеть ее было куда интереснее. Лиз, сидящая по-турецки напротив него, и впрямь была воплощением совершенства. Светлые волосы, карие глаза, постоянная улыбка на почти детских губах — все в этой девушке было необыкновенным, притягательным. Все в ней было странным и волшебным…
— Я, правда, не сильно разбираюсь в евреях, но друзей у меня появилось много. Меня все любили и заботились, и мне не интересно знать их национальность. А поклонников хозяйка квартиры, где я жила, прогоняла быстро, только цветы отбирала. Папа не разрешил мне жить в общежитии, потому что там очень грязно и много тараканов. Он даже не подозревал, что это не главная беда. Да я и сама бы уехала из la obschaga, потому что там все пьют очень плохое вино и очень много. Папины московские друзья меня поселили у хорошей женщины, она меня, правда, стерегла, но хоть чисто было. Я много рисовала, мы с ребятами ездили на этюды за город. Я уже в Москве когда была, много рисунков сделала, мне особенно нравятся портреты, я показала в Академии, меня даже похвалили. Да, что я все о себе, расскажи и ты. Куда едешь?
— В Париж.
Ресницы Лиз затрепетали.
— Но… Но ведь обыкновенных русских дальше Восточного Берлина не выпускают!
— Обыкновенных — нет.
Лиз вся подобралась. Нил улыбнулся, поняв, какие чувства борются сейчас в душе девушки. Страх и жгучее любопытство.
— А какая у тебя профессия? — победило, наконец, любопытство.
«Я понял твой вопрос, детка, — мгновенно пронеслось в голове. — Ответ утвердительный. Единственная профессия, дающая право оказаться по ту сторону Берлинской стены. Хотя легенды прикрытия многообразны. Журналист, дипломат, торговый представитель, технический советник, научный консультант, лингвист…»
— Я лингвист.
— Едешь во Францию работать?
— Работать и жить.
— В первый раз?
— Ну, работать мне приходилось и прежде. Насчет жить — не могу сказать наверняка…
— Как жаль, что я не смогу тебе показать Францию, а Париж — это моя любовь, там у меня много друзей, я знаю все уголки, я настоящая фанатка-парижанка. Я очень скучаю по родным местам, хотя путешествовать просто обожаю!
Лиз рассмеялась чему-то своему. Она, казалось, не умеет не радоваться.
Застукало в голове: «Это невозможно, не нужно…» Сразу стало тесно и душно в пространстве купе-коробки.
— Я открою дверь, ты не против? — как бы защищаясь от неотвратимого, спросил Нил.
— О, да, конечно, я не боюсь синяков.
