Все помещения без исключения, казалось, кишели всевозможными червями, тараканами, чешуйницами, крысами и различными насекомыми и бактериями со времен Второй (а может, Первой?) мировой войны; представление, что здесь еще недавно жили люди, казалось абсурдным. Как заплесневелый паркетный пол, так и потолок местами провалились. Все пропахло гнилью и мочой каких-то неопределяемых живых существ, настолько высокоразвитых, что они умели мочиться. Лишь благодаря моей огромной способности переносить страдания и безупречной гормональной системе при виде всего этого ужаса со мной не случился нервный припадок.
Что касается Густава, тот незамедлительно стал шизофреником. Потому что когда я вернулся понурый в прихожую после осмотра последнего помещения, вероятно спальни, то застал моего бедного друга посередине кухни, ведущего оживленный разговор с самим собой. К моему ужасу, пришлось констатировать в следующий момент, что эта восторженная беседа, которую он вел с обшарпанными стенами кухни, ни в коем случае не касалась удручающего состояния нашей дыры, а совсем наоборот — выражала радостное волнение, что наконец удалось обрести землю обетованную. И пока он там стоял, вращаясь вокруг собственной оси, подняв руки, словно в молитве или культовом ритуале, бормоча себе под нос, будто обращался с речью ко всем колониям здешних насекомых и бактерий, этот человек вызвал у меня своеобразную жалость. В этот момент он напомнил мне одного из опустившихся, страдающих алкоголизмом второстепенных героев из пьесы Теннесси Уильямса. Густав не был тем трагическим героем, из-за которого публика выплачет себе все глаза, когда в конце трагедии он отдаст долг природе. Его жизнь представляла собой обыденную, скучную до тоски драму того сорта, из которого редакторы на телевидении берут материал для таких передач, как «Тучность не должна существовать!» или «Снизьте уровень холестерина!» Какой же он? Тучный, не особенно умный человек сорока с лишним лет, пишущий полные любви поздравительные открытки по случаю Рождества и дней рождения своим так называемым друзьям (каждый нанес ему за десять лет один визит), который вкладывал всю силу своей веры и надежды в фармакологическую промышленность, что она таки изобретет чудо-средство против его прогрессирующей лысины. Идеальная жертва страховых агентов, человек, три или четыре неудачных романтических эпизода в сексуальной жизни которого разыгрались в ночь на «Розовый понедельник» с отвратительными созданиями: те уходили на следующее утро, прихватив деньги на хозяйство, пока Густав отсыпался после ночного пиршества. И вот теперь ему каким-то образом удалось заполучить эту развалюху. Он явно считал это одним из самых больших успехов в жизни, и печальные аспекты его существования настраивали меня на задумчивый лад; при рассмотрении бесцветных обстоятельств судьбы этого человека и я начал смиряться со своей участью. Разве у всего сущего нет своего порядка, цели и высокого смысла в этом мире? Ясно, так должно быть. Предназначение — вот что это. Или как говорит японский рабочий на конвейере: хорошо так, как есть!
Но довольно философии. В конце концов, Густав не печалился. Пока мой друг слагал новые оды великолепию нашего нового пристанища, мой взгляд скользнул от него в сторону и зафиксировался на двери туалета. Дверь и большое заднее окно были открыты, и я воспользовался случаем, чтобы рассмотреть наконец заднюю часть здания. Быстро пробежал мимо разговаривающего с самим собой Густава, прошел в туалет и прыгнул на подоконник.
Вид, который открылся мне сверху, был просто райским. При этом в некотором роде речь шла о самом центре района. Наш квартал состоял из прямоугольника размером примерно двести на восемьдесят метров, границы которого образовали еще при царе Горохе опрятные мелкие поместья. Позади этих домов, то есть непосредственно перед моими глазами, простиралась запутанная сеть различных по величине садов и террас, отгороженных друг от друга высокими, обветшалыми кирпичными стенами. На некоторых участках стояли живописные садовые домики и лачуги. Другие, наоборот, совсем заросли, и целые армии вьющихся растений ползли вверх по стенам в соседние сады. Там, где это было возможно, были разбиты по последней моде и по всем правилам крошечные прудики, над которыми без настроения и немного потерянно носилась целая эскадра невротичных мух большого города. Встречались редкие породы деревьев, безумно дорогие бамбуковые тенты, терракотовые цветочные горшки, выполненные в античном стиле, на которых были изображены бракосочетающиеся греки, батареи мусорных контейнеров на страже чистоты окружающей среды, высаженная марихуана в переносных кадках, скульптуры из искусственных материалов и все, чего жаждет сердце недавно разбогатевшего представителя среднего класса, который, пожалуй, больше уже и не знает, на что ему потратить невыплаченные налоги.
К этому прибавились и такие идиллии, которые можно было бы емко охарактеризовать как «садовые карлики шоу ужасов». Эти чудовищные композиции были, очевидно, творением людей, которые самостоятельно удовлетворяли свой голод по модной тенденции с помощью каталога со склада фирмы «Отто».
Что касается нашего квартала, случай был немного сложнее. Прямо подо мной, то есть под окном туалета, примерно в полуметре над землей, висел полуразрушенный балкон с безнадежно проржавевшими перилами. На балкон можно было попасть только из спальни, но я предполагал, что окно туалета станет для меня проходными воротами во внешний мир. Под балконом простиралась бетонная терраса, которая, видимо, служила продолжением потолка подвала. В итоге халтурной работы бетонная терраса разъехалась на большие куски, из щелей меж которыми виднелась не поддающаяся определению поросль. Примерно в пяти метрах оттуда путь преграждала другая широкая ржавая ограда, чтобы ночью не провалиться в расположенный ниже маленький сад. Посреди участка росло невообразимо высокое дерево, которое было посажено предположительно во времена гуннов и Аттилы и имело соответствующую осени листву.
И я обнаружил еще кое-что, пока скользил глазами по всем сторонам: крайне впечатляющего собрата.
Он сидел спиной ко мне на задних лапах перед террасой и таращился в маленький сад. Хотя, что касалось размеров тела, он легко мог бы соперничать с набивным мячом и всем своим обликом напоминал забавную пластилиновую фигуру из экспериментального клипа, я тут же заметил, что у него нет хвоста. О, нет, он, конечно, не был от природы бесхвостым, ему просто отрезали эту драгоценную деталь. Так по крайней мере казалось. Он однозначно был мэн-куном, бесхвостым мэн-куном.[3]Мне с трудом удается описать цвет его шкуры, потому что этот тип действительно выглядел как ходячая палитра художника, краски на которой, правда, высохли и перемешались. Доминирующим был черный цвет, но подмешивались бежевый, коричневый, желтый, серый и даже красные точки, так что он выглядел сзади как огромная, около семи недель простоявшая миска салата. Кроме того, парень ужасно вонял.
